А я уже мчался, что есть сил, к спасительному отверстию в стене.

А ещё говорят, что обратной дороги быть не должно…

…Значит, ты справился, поганец…

Ты смог восстановить то, что я так усердно «расклепал» для тебя.

Смог, и даже с опережением графика. Уж не знаю, какую из кнопок ты угадал там ткнуть пальцем, но только теперь тебе полегчало.

И скоро здесь будет светло, как днём в пустыне.

И чем скорее меня здесь не будет, тем лучше.

…Интересно, а куда подевалась масса солдат, что якобы прирастала числом в районе Горячего?

Не может же быть, что здесь всего пару десятков вояк. А остальные где? Если судить по какой-то вялости моего нервирования, то либо их здесь действительно немного, либо Вилле дозирует удовольствие, как в игре.

Он не хочет, чтобы она слишком быстро закончилась?

Вряд ли.

Прислав мне «приглашение» в эту «баню», он показал, что я ему нужен. И что несмотря на кажущуюся вежливость и вальяжность, он торопится.

Куда?

Зачем ему понадобились эти мои знания?

У меня два варианта решения этого вопроса. Либо я нахожу Вилле, выколачиваю из него потроха, и он говорит мне всё сам.

Либо…

Либо всё так же, — по шхерам, по переходам…

Как червь под землёю.

Послушай, придурок, — тебе было трудно мне просто сказать?! Любитель загадок хренов…

И я либо решил бы здесь всё по-быстрому, либо ты меня тут шлёпнул. Прямо с порога, не выкобениваясь лишку.

Как мне надоели твои игрища за те годы, так нет, — снова ты затеялся…, падла…

…Так думал я, карабкаясь изо всех сил по горячей, как сковорода, почти вертикальной поверхности «кишки», упираясь отчаянно, «врастая» в её стенки растопыренными руками и ногами.

Как лягушонок на решётке барбекю.

Какая сволочь устроила тут парную?!

Дышать было нечем, я хватал ртом горячий воздух, как сом в знойный полдень на берегу, вытащенный из спасительной прохлады глубин.

Воздух щипал морду, выжимал из меня пот так, будто меня прокручивали через шнек мясорубки.

Распирал и обжигал лёгкие.

Не говорю уже о том, что руки мои, даже защищённые перчатками, лишь огромным усилием воли и с трудом терпели жар раскалённых стенок "трубы".

"Как в заднице у дракона, обожравшегося перца", — думал я хмуро, стискивая зубы и очередным рывком поднимая себя вместе с трижды помянутым баулом ещё на двадцать-тридцать сантиметров вверх.

"Поймаю — кастрирую!!!" — так я решил относительно возможных способов расправы над Вилле.

О том, что он далеко не слабак, и такой же профи, как и я, мне думать не хотелось.

Мне придётся с ним повозиться. Особо учитывая тот факт, что он младше и, следовательно, свежее меня.

И в отличие от меня, — курящего, страдающего многочисленными уже недугами и обременённого заботами, — это живое воплощение бешенства всегда уделяло внимание исключительно себе. Своей форме, здоровью, состоянию. В отличие от меня, он живёт войной.

Для него это состояние никогда не кончается. И он постоянно готов к ней.

Как своими покореженными мозгами, так и своим тренированным, очень крепким телом.

А посему нам скоро, я так думаю, всё-таки предстоит выяснить, что же окажется для этого мира на данный момент предпочтительней:

зрелая сила и опыт, отягощённые ворохом проблем и ежедневно обновляющихся болячек, присущих моему возрасту, или молодость и выносливость, бесшабашная удаль, приобретённые навыки и горячность, которые то ли помогут, то ли помешают хладнокровно ему расправиться с моей тушкой…

Что возьмёт верх?

…Когда я выбрался наверх, мои руки и ноги брызгали гневной слюной и всерьёз грозили покинуть меня навсегда, если я ещё хоть раз удумаю развлекаться подобным образом, и найдут себе нового, более разумного и бережного хозяина.

Готов спорить на вагон здоровья, что слово своё они сдержат…

Выкинув вперёд уже еле поднимаемый мною ранец, я вываливаюсь из отверстия и валюсь без сил прямо на него.

Я похож на дохлого рака, бессильно свесившего поникшие клешни и повесившего на уши усы. И такой же красный.

И такой же вонючий, словно подох дня три тому как в банке с водой…

…лежу на бауле и не могу найти в себе сил встать. Тело трясёт, как если б я неделю без перекура вкалывал на отбойнике.

…Всё лучше, чем распластаться прямо на горячем полу. Конечно, подсохну я тогда куда быстрее, но и боли в чересчур пропаренных мышцах тогда не миновать.

Здесь форменная преисподняя. И задержаться здесь означает, что минут через двадцать я просто потеряю сознание, а потом испекусь во сне, как яблоко.

Найдут меня уже фаршированным гусём.

Мысли вновь и вновь возвращаются к тому и без того небольшому запасу воды, что у меня есть. Дай я сам себе волю, я сожрал бы эту флягу прямо целиком, глотая вперемежку титановые куски, обрывки опоясывающей ткани, ремней поддержки и саму сочащуюся из этой смеси влагу.

Но я сам себе жёсткий воспитатель, а потому полтора маленьких глотка… — и мой раскалённый добела организм разражается потоком проклятий в адрес моей собственной экономности.

— Закрой пасть, ненасытный недоумок… — сиплое рычание скорее вызывает жалость, чем испуг. Но тело досадливо плюёт в мою сторону и подчиняется. А куда ему деваться, — воды-то я ему всё равно больше не дам…

А то вылакает сейчас всё, скотина, а потом что? Стучаться в ближайшие двери — и:

"Дайте набрать немного водички, а потом мы с вами продолжим"?!

Что-то я не думаю, что мне тут вынесут хлеба с салом…

Пытаясь наладить дыхание, капаю немного воды на воротник и прикрываю им рот. Немного легче, но это ненадолго.

А пока оглядываюсь. Здесь света так и нет.

Хотя через открытую почти настежь дверь из коридора сюда проникает робкий отсвет горящих вдалеке фонарей.

Ну и натворил же я делов…

Вернее, не я, а оставленная мною "пукалка".

"Приотпущенный" жаром метал повело.

Такое впечатление, что смотришь на всё это через призму колышущейся массы воды, что размывает, искривляет, «шатает» изображения. А потом внезапно замирает, замерзает, так и оставив это движение запечатлённым в момент наибольшей амплитуды его колебаний…

Лепота!

Почерневшие до состояния калёного уголька, что нет-нет, а попадётся в шашлыке, трупы.

Голые.

То есть абсолютно, потому как амуниция выгорела так быстро, словно была сделана из сигаретной бумаги. В самых неестественных позах и повсюду, где застала или куда раскидала их снаряжённая в заряде Смерть.

От всего, что в помещении, льётся душное марево.

Это вам, ханурики, не хухры-мухры. Это моя поваренная школа…

Я, пошатываюсь, поднимаюсь. Куда он говорил, — вниз? Опять по коридорам? Ну, уж дудки…

И тут мой взгляд уже в который раз падает на тот купол, что спекшейся ржавчиной крышки сиротливо торчит из поубавившейся и помутневшей от пепла воды. Крупные его хлопья ещё плавают по её густо парящей поверхности, как перья подстреленной из дробовика чайки.

Я вновь осматриваю помещение.

И теперь уже как-то спокойно понимаю, что эта крышка — тот самый путь вниз. Она здесь просто к месту.

Ничего другого она не напоминала и не могла напоминать больше, кроме как вход в водолазный штрек.

Как и вся обстановка вокруг. Если рассудить логически, здесь всё устроено так, чтобы сюда можно было закачивать воду. До отметки третьего уровня, на котором и находятся эти самые «отверстия», через которые я сегодня столько тренировался "ходить".

Как в камере погружения. А этот люк — место выхода водолаза… "куда-то хрен его знает куда"…

Вот только на хрена сюда эту воду качать?!

Ладно, остальное — потом.

Раз вниз — значит, вниз.

Меня готовили не только для сухопутного сафари с целью обычного разглядывания красот и достопримечательностей мира.

Мы можем всё.

Всё — это и значит всё. Потому как очередная заповедь из наших «руководств», передаваемых исключительно устно, гласит:

"Если ты не уверен, что ты это умеешь, ты просто берёшь — и пробуешь это сделать. Быстро, с умом и на ходу. Желание жить подскажет самое верное и единственно правильное решение".