И уж она, говорил Пра, эта «шишка», и должна уберечь того, кто придёт за Хранилищем Его рук. И тех, кто может пойти с ним. А потому Кафых поспешает почти безбоязненно, опасаясь лишь помедлить с исполнением воли Пра. Пришла пора отплатить Хаара за все блага, столь щедро и долго даруемые им роду…
…Кафых с сыновьями спустя целых семь часов, почти не останавливаясь, словно гнались за лакомой добычей, добежали до скалистой гряды, в которой когда-то очень давно была глубокая природная расщелина. Туда-то и упрятал Тынух Камень Сердца Пра, как он называл своё Хранилище. Выгнали с сынами оттуда молодую медведицу и убили её в честном поединке. После чего Тынух принёс её лучшие части в жертву Духу. Затем упрятал Пра, да и завалил с сыновьями эту расщелину камнем. Завалил и засыпал скудной прискальной почвой. И много, много дней его сыновья, и мужья дочерей, и братья его, и братья мужей дочерей, многие мужчины рода — все охраняли покой Пра, не подпуская к месту Его Сна никого, даже зайца и лису. До тех пор, пока не слежалась земля, не пробились на ней первые робкие ростки чахлого полесья…
И все, кроме самого Тынуха, долго болели потом. Едва не умерли. Но Дух Пра Хаара не дал им уйти за заходящим Солнцем. Оставил жить всех, и даже дал крепкое потомство. Шаман рода много работал тогда, много беседовал с Духом Пра. И лечил, лечил тогда мужчин рода по Его тайным советам, даваемым голове шамана прямо из скалы, где Он и покоился…
Вот потому совсем без страха принялись они срывать со скалы слежавшуюся за долгие, долгие годы землю, выкорчёвывать выросший на ней лесной молодняк, разбирать и разбивать камни, откидывая их в стороны. Знали, что не сделает им ничего дурного Дух их рода.
Пра повелел лишь унести Его отсюда, и не велел прятать повторно. А потому не имело больше смысла скрывать этот древний «схрон». Правда, за лесом во время работы всё равно присматривали, дабы не наскочили вдруг нежданно любопытные соседи. И хотя вероятность этого была крайне мала, — как-никак, это были охотничьи угодья рода Кафыха, и шарить по ним открыто значило нарываться на скандал с сильным родом, — подстраховаться всё равно не мешало. Ни к чему непосвящённым было знать, что именно ищут и куда понесут найденное Кафых и его сыновья…
…Когда на свет появилась многослойная берестяная туеса, укутанная в пропитанную кедровой смолой оленью шкуру, Кафых судорожно вздохнул, облизал разом пересохшие губы и даже побледнел от волнения. Вот оно, главное сокровище рода, которому они обязаны и своими насмешками над Седой Старухой, над Яйнчийгуйшы, уносящей души охотников и воинов, своим благоденствием и своей необычной долголетней удачей. Все эти годы, что прошли со времени сокрытия Пра от солнечного света.
Кафых никогда не видел того, что скрывал этот увязанный жилами оленя узел, но по рассказам предков знал, что в нём должен был спать крупный камень, по виду очень похожий на тот, что белые называют рубином. И что он непостоянен в своём великолепии. Он похож на брюшко огромного комара, напившегося алой крови хрустальной прозрачности. Внутри него, говорил прадед, если смотреть в него долго и пристально, идёт мелкий, но такой искристый, звёздный снег… В нём неприкаянно бродят густые и едва уловимые тени далёки, давно погибших больших и древних миров, возникают и гибнут маленькие миры… Да вспыхивают и мерцают неведомые Дороги тёмного Подлунного Пути. По которым из далёкого далека и пришёл на Землю Великий Пра…
Он тяжел и силён, этот камень Сердца Хаара. Прадед говорил, что сила его подобна огромному и чёрному Небесному зверю, что пожирает сотнями звёзды, что может проглотить неосторожную и вечно любопытную Луну, и даже не заметить этого. И что даже иголок на соснах во всех лесах большой Земли, всех листьев на её деревьях, всех камней в её реках и на её горах не хватит для того, чтобы сложив всех их вместе, узнать число звёзд, за которыми и жил давно-давно Великий Дух…
Откуда всё это знал прадед, он так и не сказал, но Кафых ему верил, верил безоглядно.
Когда он, ещё совсем молодой, слушал это, ему хотелось подвывать от страха и осознания величия Пра. Его волосы словно рвались из темени, а сердце, что тарахтело в груди, как ополоумевшая сойка, трещащая на сосне ранней весною, обещало Кафыху остановиться навсегда. Лишь спустя годы он немного привык к этим мыслям, но сейчас… Сейчас он будто наново переживал тот чёрный осенний вечер, освещаемый шумящим на порывистом, пронизывающем ветру костром. Вспоминал моментами видневшееся в его рваных сполохах сухое, сморщенное и строгое лицо главного шамана рода, — его прадеда, который, опершись на талисман рода — корявую клюку из Вечно Мёртвого леса, замогильным голосом вещал:
«Сила и Ужас Пра велики, Кафых. И никто, и ничто во всей «обитаемой Вселенной» (старик очень гордился тем, что от Хаара его род знал это странное название Небесного Одеяла) не может Ему противостоять. Его нельзя ни победить, ни убить. Его сила, Его великая и беспредельная Сила способна рождать и убивать Миры. Такую силу, говорил Он, нельзя оставить просто так, на виду у глупых, коварных и жадных людей, которых он всегда презирал. Презирал и мог сделать пылью, захоти Он в тот час и вообще когда-нибудь, этого…
С затаённой обидой Он говорил о нас, о людях; говорил о других неведомых существах, что жили и живут под другими Солнцами. Хотя наш пращур и не мог знать истинной причины Его печали и гнева. Чем маленький человек мог так не угодить Великому Духу, так огорчить Его, способного одним дыханием разрушить гору, Пра так и не сказал. Только горько смеялся в ответ на вопросы предка…
Лишь нас и выбрал Он в День своего Огненного рождения, потому что наш предок, как сказал нам Пра, был единственным из видевших Его, но не умершим от страха. Подобравшим горячий и источавший слёзы Камень, и принесшим в стойбище, где шаман рода по его приказу зарезал оленя и несколько дней творил благодатное колдовство над узилищем Пра. Тынух чувствовал «душу» Камня, что молила его об укрытии «от глаз людских и ока неба». А потому долго, несколько зим и вёсен, «кормил» его кровью животных, никому не показывая. А когда вышел однажды на волю из Камня Пра, предложил он предку награду за эту помощь. Но ничего не просил у Него при этом в дар Тынух, лишь пожал плечами. Ничего не просил Тынух и в награду за то, что найдёт он пристанище Сердцу уставшего в пути Духа.
А говорил с ним и всё спрашивал храбрый наш пращур Тынух в тот День лишь о далёких мирах и Его собственном величии…
И удивился, возликовал тогда Хаара предку, и избрал тогда Он наш род, как Род Хранителей Сердца Его. Наделил род даром Удачи и длительного благоденствия. И завещал нам в День Великий, что «придёт со странным снегом после смерти девственницы, и когда вода в реке отдаст людям кровь грязную, кровь больную и опасную»… Завещал Он в тот же день немедля разбудить Его, освободить из плена тёмного, но не звать, не оставлять нигде и не беспокоить Камень. А отнести Камень к месту, что зовётся Дууй-хурт. И оставить там среди поляны, на которой растут красные низкие растения, что и зимой не умирают под снегом… Ибо только там, где так быстро и страшно родили Его над Землёю острые и могучие звёзды, и где нашёл его Тынух, Он восстанет в силе своей и величии, когда род возлюбленного Им Тынуха исполнит данное Ему Слово»…
…Лишь только сейчас, сопоставив эти три события — смерть девушки, колючие иглы необычного «снега» и утреннее происшествие с рыбой — Кафых перепугался не на шутку и понял, что сегодня, именно сегодня — это и был тот, предречённый, День. И все напасти, все неприятности, свалившиеся за последнее время, были ничто иное, как свидетельство того, что День этот вот-вот настанет…
А он-то и не смог догадаться, за суетою повседневности и от расстройства забыв напрочь о Пророчестве… Проморгал, к своему стыду, прошляпил… Хорошо, что шаман у них всё же хороший, не пьяница, не полный дурак… Пра не простил бы ему и роду, если б такой день он, болван эдакий, пропустил…
Всё то время, пока в тесной расщелине топтались, поднимая и осторожно, по настоянию отца, выносили прочь из мрака поросший мхом какой-то большой комок, лежавший на заботливо сложенных высокой чашей камнях, Кафых нетерпеливо приплясывал и дрожал. Лишь когда на стылую землю, кряхтя, Ячкык и Туйрхур опустили нечто бесформенное и неприглядное на вид, он почти взял себя в руки, чтобы приступить к самому главному…
