А вот, если честно сказать, стремительно грабить банк, разбивая вдребезги его решётки, сейфы, кассы и двери, и расшвыривая по сторонам бесчувственными кеглями переполошенную моим «торжественным входом» охрану, с целью «взять немного денюжек на карманные расходы» в супермаркетах, мне пришлось впервые.

Теперь меня однозначно «ищут». Интересно, какими ещё описаниями, кроме как «он был огромным, как гора, с пудовыми кулачищами, метался туда-сюда по помещению, и всё это время непрерывно бил меня, Ганса, Дитриха и Томаса, так что лица его мы абсолютно не помним», располагает полиция?

С таким же успехом можно искать в залитых наполовину водой джунглях Амазонии говорящую на идише пиявку. Те вертолёты, что барражируют вдоль границы, теперь явно высматривают громилу, который, по их мнению, уже сдуру прётся через горы с сумками, под завязку набитыми крадеными деньгами.

Миллиона полтора или два — столько я, кажется, и взял. Или они всерьёз рассчитывают, что вскоре тот, мнимый бандит, с бородой и «фомкой» подмышкой, решится на это? А то, что я буквально под их носом, им, бедолагам, и невдомёк.

Думая об этом, я невольно улыбаюсь.

Потому как обед у меня сегодня, на эти деньги и через купленные про запас деликатесы, должен выйти, что надо…

…Двигатель упорно не хотел остывать. Остывать, чтобы двигать машину дальше. Это было странным. Обычно безотказные и выносливые, в этот раз одна из авто — старая модель «Гранд Чероки» — закапризничала. Стала «чудить» мотором.

Второй экипаж терпеливо и без нытья ждал, пока «первый» остынет. Лить всякий раз на раскалённый радиатор вёдрами воду нельзя, да и слишком расточительно. Кстати, её тут попросту не было в таком количестве. В избытке был лишь песок, камни и нещадное солнце. Впрочем, последнее должно было закатиться за оплавленный горизонт примерно через час. Затем на пустыню должна упасть ночь, принеся с собой почти холод. В минувшую ночь они вот даже клацали зубами, устраиваясь на ночлег.

— Джи, а может, так и сделаем? Что это мы, как идиоты, тащимся по солнцепёку, насилуем машину, сами мучаемся? Давайте дождёмся ночи. По холодку и докатим, а? Тут осталось-то какие-то полторы сотни миль до Нуакшота! К рассвету и доберёмся. А там и передохнём, и машины проверим. — Говоря это, Рене, канадский француз, уныло морщился на пышущее жаром небо, на котором вот уже несколько дней он не видел ни тучки. Да и откуда бы им тут взяться? В Канаде сейчас куда приятнее… На озёрах или в тайге. Вот куда следовало бы ехать летом! А сюда — милости просим по зиме, когда осточертеют лыжи…

— Если б ты меня тогда послушал, дурья твоя башка, то мы б не парились на солнце. Нужно было брать обе машины с кондиционерами! Ехали бы с комфортом. — Круглолицый колобок Чик беззлобно бурчал, пытаясь сплюнуть сухим ртом, полным мелкой песчаной пыли. — Так ты ж на нас сэкономил, крохобор… Хотя в деньгах я тебя особо не ограничивал, учти!

— На такой жаре да в полной машине кондиционер создал бы для нас настоящую влажную сауну, не больше, Чик! — Француз пытался оправдаться. В сущности, так бы оно и было. — Поэтому зачем тратить лишние деньги, если всё равно пришлось бы ехать с настежь открытыми окнами?

Чик выслушал отповедь с выражением твердолобой уверенности в собственной правоте, однако развивать тему не стал:

— Всё равно, ты — недальновидный эгоист и крохобор, так и знай! Дай мне, наконец, сюда воды, Рене! Мочи нет моей уже терпеть, я беспрестанно пить хочу!

— Чем больше пьёшь, Чик, тем сильнее жажда. Здесь так. Я читал. — Сухопарый Рене, почти ни капли не потеющий, словно высохший на пыльном ветру камыш, протянул Чику очередную канистру. Тот припал к ней, словно половину жизни его жестоко одолевала непреходящая жажда.

— В гробу я видел все эти твои «премудрости пустынника»! — Чик с трудом переводил дух между огромными глотками. Он наставил на Рене короткий грязный палец: — Не по мне это всё. Вся эта «грамота путешественника». Все эти Танталовы муки. Я привык пить много даже дома. Даже зимой, на улице, и сидя по горло в ледяной воде! Понял? А уж тут… — да тут для себя, любимого, я готов везти за собой на верёвке озеро!!!

— Тогда ещё заодно и сортир, Чик! Рене, пусть ему пьёт, всё одно оно тут же выпаривается с потом…

Длинный и хорошо сложенный Джи, которого друзья окрестили за склонность к путешествиям Ковбоем, привалившийся к колесу с противоположной от солнца стороны, пытался дремать, надвинув на глаза сомбреро.

— Возблагодарим же Бога, господа, и на том, что Чик из-за обильного потоотделения нас, как это бывает дома, каждые три минуты не тормошит и не просит остановиться, чтобы где попало отлить! Или до умопомрачения искали бы мы тут достойные Его Светлости кусты, где он мог бы обоссаться от души. Вот дома мы, говорю… Все летят по вечернему Манхэттену по бабам, а мы всё ссым да ссым за каждым углом… — Джи словно в отчаянии воздел руки к небу.

Грянул дикий хохот. Второй экипаж, прислушивавшийся к разговору, утирал слёзы. Мокрый от пота чуть не до самых колен Чик действительно беспрерывно потел и пыхтел, как лошадь, на которой вприпрыжку и зараз вспахали не один гектар.

Нортон презрительно фыркнул:

— Зато мне на ходу не так жарко, мокрым-то! Это вы, сухозадые, ни фига не понимаете!

— Так то ж на ходу… А пока ж мы стоим, и ты просто бездарно потеешь и подсыхаешь, дорогой! А если мы поедем совсем быстро, то ты на ходу замёрзнешь… — Улыбающийся Рене никак не оставлял толстяка в покое.

Если б не Чик, эта «экспедиция» любителей экстрима не состоялась бы. Именно этот парень, преуспевающий брокер с Сити, профинансировал значительную её недостающую часть.

При этом на каждой стоянке нагружая машины питьевой водой так и потребляя её столько, что все стали опасаться, что его убьёт водянка или откажут почки.

Впрочем, если верить другу Чика, Джи Хуберу, тот мог выпить или съесть безо всяких для организма осложнений столько, сколько «хватило бы половине этой Африки на завтрак». При этом Чик жаловался не на тяготы этого «сафари», а на то, что «вода постоянно теплее мочи». В остальном Чик всех удивлял, будучи неожиданно выносливым и сильным для своей рыхлой формы.

— Скажите ещё спасибо, что он не взял с собой пива и солёных орешков, которых он может съесть и выпить наравне со слоном. При этом он ещё б умудрился облапошить при дележе и слона, сожрав и выпив заодно и его долю. После них мы бы вообще не отъезжали от каждого водопоя или случайной лужи неделями… — Снова народ покатывался от смеха, а Джи по-доброму посмеивался, наблюдая за тем, как толстяк в очередной раз прикладывается к канистре, сам коротко похохатывая от шуток друга.

Помогало не обижаться Чику на подкалывания и ещё одна его особенность — огромное до невозможности самомнение:

— Да пошёл ты, дохлый хвощ! Ты же мне просто завидуешь! Тоже мне — борец за права обездоленных слонов… Орешков он зажал, скупердяй хренов! — Добряку Чику трудно было испортить настроение. Поэтому он жил ровно и без потрясений, чем немало удивлял друзей. Что бы ни случилось, Чик Нортон никогда не унывал, не убивался и не нервничал. Он почти всегда улыбался и сохранял на лице выражение беззаботной флегматичности. Оттого и старел и седел, наверное, гораздо медленнее других своих друзей и ретивых, нервных сослуживцев, после размена третьего десятка словно обмакнувшихся головой в банку с известью. И, теребя мешки под глазами и складки залегающих морщин, начинавших со всё растущим интересом посматривать на рекламу клиник пластической хирургии лица…

Вот и сейчас он всё так же активно поправил мятую бандану, проверил рот на способность выдать долгожданный плевок, утёр сей рот рукой…

И, довольный собой, покатился к другому экипажу.

Смешно передвигая при этом толстыми ножками в коротеньких шортиках. Почти засеменил, переваливаясь и не расставаясь с канистрой воды, держа её пухлыми ладошками.