— Погодите, он пытается говорить ещё что-то! — Бородатый смотрит на меня несколько виновато, словно это он, а не я повинен в том, что перед нами в утоптанном и залитом кровью сугробе сидит разделанный под орех человек. Мне стоило бы напомнить им, наверное, скольких из их товарищей он пришил буквально десять минут назад? Нет, не стоит. Всё это они вспомнят сами, когда начнут искать для себя повод оправдать мои действия.
Снова присаживаюсь и напрягаю слух:
— …Да, а ещё вы не знаете, а я вот знаю! Знаю интересный стишок про эти «камни». Хотите, расскажу?
Моего удивления хватит, чтобы от всего сердца наделить им всех негров Африки. Какие, к лешему, стишки?!
— Позвольте, уважаемый, — я перебиваю бородача и наклоняюсь к Роеку, чтобы взвалить его на плечо, — он, видимо, уже бредит, нам пора.
— Расскажи, расскажи, Франц…, мы слушаем, — торопливо соглашаясь с вопросом доктора, психолог проявляет инициативу. При этом он даже игнорирует меня. Наверное, этим он хотел просто хоть как-то поддержать страдающего и медленно угасающего человека, дав выход его словам и эмоциям, и отвлекая тем самым тело от боли, что вернётся, лишь выведи профессора из этого неестественного состояния. Чёрт их разберёт, этих жалостливых эскулапов, будь они хоть хирургами, хоть логопедами…
Раненый умудряется нахмурить лоб, что само по себе трудно сделать, учитывая повреждения лица, — он будто силится вспомнить. Потом брови удовлетворённо и обрадовано ползут вверх, и нашему сборищу является следующее, натужно исполненное доктором чуть не на одном дыхании:
"Три Имени, что в день иной
тем, кто наполнил Рок собой
Даны пред тем, как ляжет Путь.
Есть в Именах Печати суть:
Одно — из юного недолга, -
ему доверен символ Долга.
Земля, что скрыла сердце Зла,
в себе его кошмар несла.
Вторым заведует Судьба.
Его чело — Печать Раба.
Мёртвец по сути, живший Словом,
он стал вторым Имён уловом.
Есть третья памяти глава,
где были святости слова.
Свет сердца и поступок боли.
Удел его — удел неволи.
Душе, что от роду суха,
назначен был порок Греха…
Когда за данью Смерть заглянет
В поля заснеженного града,
Рожденный Небесами встанет,
И с Сильных жизни соберёт.
Могилу на снегу найдёт
Простивший сын, кто до седин
Был обречён скорбеть один.
Кто от рожденья полон мук,
Не помня материнских рук.
Он принял смерть от жаркой стали,
Как избавленье от печали…
Упокоение найдёт
Предавший, превращаясь в лёд;
Он Имя для себя возьмёт, -
Позора своего награду.
С его уходом оживёт
Заря надежды. На восход
Плоть мёртвая с живой уйдёт, -
Туда, где Смелого отрада
В бессмертии Имён живёт.
Ещё есть Имя, что лесной
Покорно бродит стороной,
Что испокон веков хранила
Вместилище проклятой силы…, -
Той, что на бой сзывает рать.
Тому Покорности Печать"…
Роек умолк. Заслушавшийся и озадаченный мужик, всё так же придерживавший всё это время его голову, незаметно для себя самого ослабил руки, и профессор выскользнул из объятий, упав на снег. Растерянно посмотревший на него бородач устало, потерянно и жалобно констатировал:
— Умер… — и зачем-то посмотрел на свои ладони, будто недоумевая, как могли они допустить такое.
Неожиданно для всех уста Франца разомкнулись, будто после падения он на некоторое время обрёл силу в лёгких и на миг вернулся в бренный мир с каким-то чужим, замогильным голосом:
— Жаль, я не увижу, как ты сдохнешь, Аолитт… — Он захрипел, попытался сглотнуть сгустки крови, но переполненное ими горло отказывалось проталкивать мёрзлые тромбы в желудок. Они застряли где-то на уровне бронхов. Пространство для доступа воздуха стало ещё уже, Роек поперхнулся и начал задыхаться. Попытавшись прокашляться, Франц едва перевёл дух. Собрав последние силы, он постарался открыть глаз, с трудом повернул ко мне отёкший до безобразия синяк лица:
— Ты убила меня, глупая гадина… Дай же мне хотя бы полагающееся… Имя…, будьте вы все…прокляты… — и затих.
Кто-то из стоящих нагнулся и пощупал пульс профессора.
— Готов.
Все остальные были молчаливы. Потрясение происшедшим вьюжило в их умах сплошными противоречиями. Виденная реальность не укладывалась в головах. Твердолобый и непокорный профессор, убивающий всех, кто рисковал к нему приблизиться, и ненасытный зверь в моём образе, так страшно того казнивший. Мужики стояли словно в раздумье. — а не пристрелить ли им заодно и меня? Похоже, душевное равновесие они обретут ещё не скоро. Начхать, говорю же.
Как-то незаметно мороз отпустил…
… - Вскрывайте, док. Мне нужно содержимое его желудка.
Когда я зло брякнул труп на пол, Фогель не мог оторвать от него расширенного взгляда больше минуты. Лоб доктора покрылся болезненной испариной, нижнее веко подёргивалось. В конце концов он, кажется, совладал с собою и перевёл взгляд стеклянных глаз на меня:
— Его пропололи бороною? — Сняв очки, Герхард едва не выронил их на пол. Убрав свои окуляры от греха в карман, он утёр грязным платком лысину и подслеповато заморгал, присев на корточки и нерешительно перебирая пальцами влажное рваньё мертвеца. Он будто не знал, что от него требуется, и не осмеливался начать, тянул время.
— Зачем Вы его так, прости Господи… — Ещё немного, и он, чего доброго, пустит слюни отчаяния.
Я резко поднёс к его физиономии, прямо под картофеленку его носа, толстый продолговатый цилиндр, матово отсвечивающий сиреневой сталью:
— Вы знаете, что это? — Меня душила злоба. — Знаете?!
Фогель очумело уставился на то, чем я тыкал ему в ноздри, и отрицательно помотал головою. Складывалось впечатление, что ему по барабану всё, кроме лежащего перед ним мешка с замороженным дерьмом, что некогда дышало и называло его коллегой и другом.
Мне тут же захотелось погладить его по тыкве, — таким несчастным и убитым он выглядел. Потому я смягчил тон и со вздохом утомлённого непроходимой тупостью учеников лектора отчеканил:
— VS-B 14 Q, производства Германии, — кумулятивный снаряд миномётного огня, снаряжённый отравляющим веществом в сотни раз мощнее иприта. Предназначен для поражения скоплений противника в радиусе до трёхсот метров. Основа детонирующего заряда — "пластит 2Б". Кумуллят — "турмеррит 6". Способен прожигать броню до четырёхсот миллиметров и взрываться с силой, равной по мощности заряда примерно пятидесяти осколочным наступательным гранатам. Может быть использован как в качестве снаряда дальней стрельбы из станкового или ручного миномёта, — для разрушения укреплённых позиций противника, так и в качестве метательного снаряда, бросаемого с руки. В зависимости от выбранного метода поражения, может быть настроен как взрывное распыляющее устройство, так и в качестве источника аэрозольного разброса отравляющего вещества без взрыва. Свойства теряет через час. Потом можно заходить и тянуть сопаткой воздух. Достаточно снять, свинтив, вот это кольцо с корпуса… — Я ткнул пальцем в красный ободок и перевёл дух.
Герхард пялился на меня непонимающими зрачками. В них билась искорка неумолимого осуждения. Похоже, мои доводы для него — тёмный лес.
— Как вы думаете, для чего человеку носить за пазухой две такие вот адские штуки?! — Мне хотелось уже наподдать доку, а не пожалеть. — Я вынул их у него из внутреннего кармана куртки, когда поднимал на плечо. Он неспроста оставался там, в своей полуразбитой халабуде, а не свалил подальше, идиот Вы эдакий! Потому как, немного повоевав с нами, он намеревался заглянуть с нею сюда, к вам в гости, понимаете? "Пополниться харчишками и тряпьём", как я правильно понимаю его первоначальные намерения… И я уверен, что он вошёл бы сюда в любом случае. Если б тут ещё хоть кто-то был жив. Чтобы устроить вам здесь ароматный фейерверк. Предварительно «скормив» этот адрес тонхам, что лишь по известным Вам причинам не заявились сюда!
