Когда он опускает камень, рука его дрожит.

– Что вы ответите, мой король?

– Ничего не стану отвечать. К Нечистому в задницу гномов и их требования!

– Но ведь у них Карел, – прерывающимся голосом напоминает аббат. – Пусть изгнанный, но он – ваше дитя, в нем – ваша кровь, кровь королей Таргалы. Вы не можете допустить…

– Я?! – рычит король. – Я МОГУ ВСЁ! Я – король, Нечистый меня задери! Я, а не погань подземельная! И НИКТО не смеет мне указывать.

– Есть Господь в небесах и Свет Его под небесами… – Аббат хмурится, надтреснутый голос обретает звучные нотки. – Он смеет. Ты нуждаешься в покаянии, сын мой. Данной тебе именем Господа властью ты сотворил несправедливость.

– ЧТО-О-О-О?!

Лека понимает вдруг, что дрожит. Вот он, гнев Анри Грозного… Лютого. Нет, не страшно – жутко. Свет Господень… все-таки в Славышти он был другим! Хотя уже тогда эта война начала его корежить… да полно, война ли? Или неистовое желание упиваться властью, не встречая ни в ком отпора? Матушка рассказывала о свадьбе Серегиных родителей… Они ведь на том и сыграли, что законом в Таргале была королевская воля. Отец госпожи Юлии не отдал бы ее за простого гвардейца – и где он сейчас? Мигом из хозяина Готвяни угодил в монахи…

– Разве не видишь ты теперь, что изгнание Карела обернулось злом?

Король скалится в кривой ухмылке:

– Да уж вижу! Надо же, добрался-таки до гномов… щ-щенок. И эта мразь тут же вообразила, что теперь можно диктовать мне условия. НЕ ДОЖДУТСЯ! – Могучий королевский кулак едва не разносит в щепки хрупкий столик; подпрыгивает и падает, звеня, серебряный кубок.

– И ты обречешь на муки и смерть невинного? Юношу, в чьих жилах течет твоя кровь?

– Да, Нечистый меня задери! Да, да, да! Раз уж он оказался таким кретином, что попался в лапы нелюди, пусть сам и расхлебывает! А ты, святоша полоумный, можешь пойти и отслужить по нему заупокойную, вместо того, чтобы указывать своему королю, что он должен делать, а чего не должен.

– Сын мой, ты обрекаешь душу свою на проклятие и вечные муки! Покайся, пока не поздно, и…

– Ах ты, тварь упрямая! Вот тебе мое покаяние! – Король устремляется к аббату, привычным движением выхватывая шпагу… Один короткий выпад – и тело светлейшего отца падает, корчась, к его ногам.

Карел вскрикивает. А грозный король хрипло ругается, вбрасывает шпагу в ножны и выходит, не оглядываясь.

Окошко гаснет.

По щекам Карела текут слезы. Он отворачивается.

Лека с трудом разжимает кулаки. Ненавижу, бьется в голове, ненавижу… Серегин голос пробивается к сознанию, как сквозь толстый душный войлок.

– Что?

– Я говорю, прав был дед.

– В чем – прав?

– Здесь нужен мятеж, он сказал. А я тогда не понял. И даже когда Карела… и тогда не понял. Дубина. «Моя королевская воля», понимаешь? Никто ему не указ, и никакие разговоры-уговоры добром не кончатся. Серьезно тебе говорю. Уж если он Господа не стыдится, что ему люди?

– Я не должен, – кричит Карел. – Он мой король, пусть даже не отец больше, но все равно – король! И мы… мы ведь присягали!

Лека встает. Присяга предполагает встречное покровительство, хочет сказать он. Но произносит другое:

– Как хочешь, Карел. Я уже говорил как-то и повторю снова: Двенадцать Земель примут тебя. Но тогда… уж если ты отказываешься от Таргалы…

– Пожалуй, мы вернемся в армию, а, Лека? – тягуче усмехается Серега. – Я, прах меня забери, хочу наведаться в Готвянь. Родню навестить. А ты, Лека, хочешь навестить родню?

– Еще как! – Верхом, по древнему праву победителя… припомнить этой сволочи всё… и Карела с Серегой, и разоренную страну, и бледную, испуганную королеву… исходящего горькой ненавистью Серегиного деда… накрытую тенью безнадежной войны Корварену, давно забывшую о карнавалах. – Лучше мы, чем Империя. Прости, Карел, но глупо нам будет оставаться в стороне, если Таргале все равно конец.

– Нет!

– Нет? А почему, собственно? Моя мать остается принцессой Таргалы, Карел. Трон почти вакантен, и мы имеем не меньше прав на эту страну, чем Империя.

– Мой король пока что жив, – мертвым голосом напоминает Карел. – Чьи бы войска ни вошли в Таргалу, ваши или императора, законным это не будет.

– Поверь, Карел, – цедит Лека, – стоит людям узнать, что Подземелье согласно на мир, а войну длит только воля их короля… Любому терпению есть предел, и никакая королевская воля не удержит тех, кто терпеть больше не может.

– Это… это подло!

– Точно, – Лека отворачивается от Карела и обращается к Хозяину Подземелья: – А что, почтенный, послы Империи к вам пока не наведывались?

– Прекрати! – кричит Карел.

– И не подумаю! Будь я проклят, но этой сволочи на троне не место, и раз уж ты не хочешь его окоротить, это сделаю я.

– Лека… Лека, ты меня на что толкаешь, скажи? На мятеж, предательство и отцеубийство? Трон Таргалы не стоит погубленной души.

– Я? Тебя? Господь с тобою, Карел! Я сам все сделаю, не ввязывайся! Раз уж тебе плевать на эту страну…

– Лека, перестань! – Серега, вздыхая, становится между двумя принцами. – Хватит его подначивать. Ты перегибаешь… а ты, Карел, реши уж: борешься ты за Таргалу или уступаешь ее тому, кто сильнее. И не в троне дело. Зима на носу, тянуть нельзя.

– Почтенный, – Карел смотрит на Хозяина Подземелья, – вы поможете остановить вторжение? Таргала слишком слаба для войны с соседями.

– Тебе – поможем. – Гном серьезно кивает. – Однако мальчик прав, медлить нельзя. Даже если мы уже завтра перестанем портить жизнь крестьянам и откроем людям доступ в предгорья для охоты, зимой твою страну ждет голод.

– У нас найдется зерно, – хрипло обещает Лека. – Для короля Карела – и зерно, и все прочее. Я берусь уладить это с отцом… да он и не будет против.

– Ладно… будь по-вашему, – Карел криво усмехается. – Может, я и негодяй, но не настолько, чтобы жертвовать жизнями всех, кто там наверху… даже ради спасения собственной души. Пусть. Я готов. Что ты предлагаешь… племянничек?

– Открыто объявить о мире. Вам, – Лека обращается Хозяину Подземелья, – перестать вредить людям наверху. И даже не завтра, а уже сегодня. Тебе, Карел, сообщить об этом людям. И о том, что договор с Подземельем заключен. О его условиях, конечно. А главное – о том, что заключил его ты.

– Как ты себе это мыслишь? У меня герольдов нет! Самому по площадям кричать?

– Самому, и открыто. Хоть пару раз, такую весть разнесут быстро. Понимаешь, люди должны осознать выбор.

– И, наверное, вернуться в Корварену…

– А вот это – не сразу! В Корварене тебе нужна поддержка. Думаю, нам надо связаться с королевой.

– Ни за что! Лека, если ты втянешь в эту пакость матушку, я тебе не прощу!

– Помолчи и послушай. Ей не придется рисковать. Но нам понадобится сэр Оливер, а ему проще будет действовать, если таиться придется только от короля. И, Карел, разве твоя матушка не имеет права узнать, что с тобой все в порядке? Подумай, если король показал ей тот камень…

– Во дворец придется пойти кому-то из вас, – предупреждает Хозяин Подземелья. – Для любого из моего народа это верная смерть.

– Кому-то? – Серега чешет шрам и широко улыбается. – Ясно, кому. Карелу туда соваться рано, а Леке – и вовсе глупо. Только вот что… Ты, Лека, подумай, должен ли я знать подробности. Мало ли кому попадусь…

– Ради Таргалы… не ради трона, а для людей. Его сломали войной и голодом. Он мог уехать с Лекой в Двенадцать Земель, Марго приняла бы его, я уверен… но он бы помнил, что мог спасти всех тех, кто умирает в Таргале, пока он спокойно живет в тихой и сытой стране. Вот так… даже не жизнью пожертвовать – спасением души…

Я плачу. Там… тогда, в Подземелье, в самом конце Смутных Времен, Карел не посмел дать волю чувствам. Скрыл отчаяние за унаследованной от Лютого кривой ухмылкой. Мне кажется, это его слезы нашли наконец-то выход…