Карел замолкает… и вдруг спрашивает:

– Но все-таки – почему позорный столб? За что?! Я бы понял изгнание, монастырь… честно говоря, даже казнь. Можно… За меньшее головы рубили. Но почему – позорный столб и плети?

– Казнь – это слишком, Карел, – объясняю я. – Чересчур. Не для принца. Людям не объяснить, понимаешь? Изгнание – так оно будет. Я скажу, почему. Он хочет унизить тебя. Это в чем-то даже сильнее казни. Но ты, Карел, уже поклялся не поддаваться! Завтра мы с тобой должны улыбаться.

– Свет Господень, это еще зачем?!

– А чтоб он видел. Чтобы знал, что ты не сломался. Чтобы завтра у него не было повода оскорбить тебя снова. Забудь о том, что это считается бесчестьем. Завтра будет бой – и ты должен победить.

– Ты провел с ним всю ночь?

– Да.

– Этот мальчишка затягивает тебя, Анже.

Ты еще не знаешь, как затягивает, думаю я. Но вслух говорю иное:

– Он сейчас всего на два года младше меня, а за спиной его столько всего, что мне и не снилось. Меня ведь ты не зовешь мальчишкой – не зови и его.

– Но он на самом деле затянул тебя. Ты потерял осторожность. Сегодня ты провел с ним ночь в темнице, а завтра? Пойдешь с ним под плети?

Я коротко выдыхаю:

– Пойду.

– С ума спятил?!

Ну вот, так я и знал. Не хотел ведь говорить… Серж, ты стал моим братом, старшим – и любимым; но как я объясню тебе то, что сам понимаю не разумом, а тем, что глубже разума… что выше любых слов? Сказать – я должен? У тебя есть власть запретить, на любое мое «должен» ты можешь сказать «нет». Как объяснить, что в истории Карела настал миг, способный переписать книгу его судьбы, миг, когда любая мелочь может решить всё?

– Зачем тебе это? Анже, я тебя не понимаю. Ты ведь нормальный парень, не фанатик, не мученик. Зачем?

– Как иначе скажу я, что он чувствовал? Его жизнь – подвиг; я хочу рассказать о нем. Но как рассказывать, не узнав? Серж… знал бы ты, как я боюсь! Но зачем тогда мы узнали все, что было с ними раньше? Не отступаться же теперь… Серега тоже не был ни фанатиком, ни мучеником… но, Серж, ты бы слышал его этой ночью! «Кто мы будем, если не сможем выдержать?» Серж, кто буду я, если пройду мимо величайшей доблести только потому, что на этом пути мне будет больно?! Он выдержит – выдержу и я.

– Ты спятил. Точно.

– Нет. Я должен, Серж, должен! Не проведи я там эту ночь – как узнали бы мы о том, чем стала она для Карела? Боже мой, Серж… видел бы ты Лютого, ты бы понял.

– Ты умеешь рассказывать… я почти что видел его. Так ломать собственного сына – да, я понимаю тебя, Анже. Мы знали и раньше, а теперь мы поняли… но, Анже, может, иногда хватит просто знания? Мы знаем, что ждет их завтра, но знаем и то, чем закончилась вся история. Ты непременно хочешь почувствовать на себе их муки? В конце концов, можно ведь посмотреть глазами Леки!

– Я посмотрю. Но прежде – понять, как это было… чего это стоило. Я собираю жизнь Карела, и я хочу понять. Я не могу пройти это с ним, но могу – с ним рядом. Я знаю, чувствую – только так и будет правильно. Эта ночь, Боже мой… она смяла его и вылепила заново. А день поставит пробу… и не только на прочность.

Серж молчит долго. И произносит совсем не то, чего я жду. Он говорит:

– Я боюсь за тебя. Но я вижу, Анже, – это дознание и тебя мнет и лепит заново. Я не смею мешать.

Тягучий звон Колокола Правосудия разливается в воздухе и замирает. Словно сам город – дома, острые черепичные крыши, стекло в свинцовых переплетах окон, кованые калитки – вздрогнул и затаил дыхание. Зов, обязующий жителей столицы собраться, дабы видеть волю короля. Колокол тревожит столицу только ради коронных преступников… Кажется, за ночь гнев короля только распалился, думаю я.

Нас ведут сквозь рассветный сумрак, и резкий ветер опаляет кожу осенним холодом. С нас сняли куртки и рубашки и снова связали руки, и поначалу мне было до жути неуютно под любопытствующими взглядами гвардейцев… Честно говоря, я порадовался, что после ордынских развлечений мне залечил спину хороший магознатец. И еще – тому, что отдал капитану на хранение оба амулета.

Я иду впереди, сразу за герольдом, палачом и сэром Оливером. Иду и думаю: почему Лютый велел вести Карела вторым? Из желания унизить – или устрашить? Держись, Карел. Держись так, чтобы не тебя осудили сегодня люди – а твоего жестокого отца. Для этого немного надо: всего лишь принять суровый приговор с достоинством. Гляди, внимательно гляди – какие лица у тех, кто выбежал из домов, услыхав слова герольда.

«Приговорены к позору и посрамлению… да запомнится добрым подданным их вина и настигшая кара… и день сей станет днем их бесчестья…» – неужели ты веришь в эту чушь?!

Вслушайся: какое тихое утро… сколько людей идет уже за нами следом, а слышно лишь герольда. Выдержи, Карел, – и ты победишь.

Прошли набережную: Реньяна сморщена ветром, серая и стылая. Свернули к часовне Последней Ночи. Вышли на площадь – Королевского Правосудия, само собой. Да уж, правосудие в Таргале на высоте!

Строй гвардейцев оградил несколько шагов пустоты вокруг помоста с двумя столбами. Люди… много людей, но как тихо! Тебя любят в этом городе, Карел, – и не это ли еще одна причина яростной ненависти Лютого? Желания унизить тебя и растоптать?

Я бросаю взгляд на королевский балкон. Конечно! Стоит, водрузив широкие ладони на перила, устремясь вперед, словно желая вобрать в себя картину этого утра.

Нас, стоящих против его балкона.

Герольда на помосте, затянувшего сначала: «Сим объявляется…»

Палача.

«…Сергей!»

Толчок в спину, шепот: «Пошел!»

Влажные камни брусчатки… деревянный настил помоста… глаза палача и его цепкие пальцы на плече… развязывает руки… спиной к столбу… снова связывает на другой стороне столба, неприятно вывернув плечи… «палача поуверенней», вспоминаю я и думаю: о да, этот – уверенный!

«…Карел!»

Я могу видеть королевский балкон – краем глаза. Но я не вижу Карела… Щурясь, ловлю смутное отражение в кирасе ближнего гвардейца – он стоит так, что второй столб угадывается за моим плечом. Карела привязывают к балкону лицом. Я мог бы и не сомневаться!

«Да останутся в памяти людской отребьем без чести, да будут прокляты во веки веков! Ибо такова моя воля. Анри, король Таргалы».

Тишина погребает площадь. Сражение начато. Впереди долгий день.

Я смотрю на лица людей. Мрачные. Растерянные. Злые. Ты совершаешь большую ошибку, Анри, король Таргалы.

Осторожно шевелю плечами. Плохо. У нас такой приемчик называется «медленная дыба». Сейчас – вполне терпимо, но чем дольше так простоишь, тем хлеще скрутит, когда отвяжут. Что ж, будем радоваться, что дни уже идут на убыль… летом пришлось бы стоять так на час-другой больше.

Сэр Оливер прохаживается вдоль шеренги гвардейцев. Вроде бы смотрит за оцепление, на толпу; но в миг, когда, дойдя до края помоста, разворачивается, я встречаюсь с ним глазами. На другом развороте, верно, так же подбадривает Карела. Лицо капитана невозмутимо-спокойно – но я уверен, он заметил коварный приемчик и не забудет о нем.

А вот понимает ли Карел, что будет к вечеру с его плечами?…

Не думай пока об этом, Серый… У вас с Карелом впереди весь день. Лучше улыбнись – вдруг как раз сейчас Лютый смотрит на тебя?

…Летом было бы хуже: летом жарило бы солнце и хотелось бы пить, а сейчас – стынет и засыпает кровь под холодным ветром с реки, и времени совсем не чувствуешь. Оно остановилось, время. Его нет. Хотя солнце ползет по привычному пути, и тень моя стала короче и четче… да, вот разносится над Корвареной звон курантов: полдень. Чешется шрам. Копится боль в неподвижном теле.

Вздох бежит по площади: ко мне подходит король. Надо же, спустился… ноги поразмять решил? Сыто щурится:

– Захотел и на тебя посмотреть, рожа.