Рана оказалась роковой. Валерий задохнулся и выронил из рук меч. Тот со звоном упал на мостовую. Крик радости с одной стороны и крик отчаяния с другой раздались одновременно.

Рабы опомнились первыми. С отчаянием и ненавистью лавиной кинулись они на солдат Рима. Это была последняя попытка раненого зверя. Натиск мятежников был силен, быстр и неожидан для легионеров, поэтому они несколько растерялись и стали отступать. Центурион тоже был откинут со всеми назад. Валерий упал среди своих. Несколько пар рук подхватило его. Рабы бережно подняли своего раненого вождя.

— Несите его в храм! — крикнул им Британец, а сам, словно неутомимый Геркулес, снова кинулся в бой. Где-то он раздобыл огромный боевой топор и теперь обрушивал это грозное оружие на головы врагов.

Валерия принесли в храм. Рабы, толпившиеся у входа, расступились. У многих на глазах были слезы. Юноша лежал на алом плаще, который стал теперь ему вместо носилок, и рукой сжимал рану, словно желая не только остановить льющуюся кровь, но и раздавить, уничтожить боль. Он был бледен. Пересохшие губы его повторяли лишь одно слово:

— Актис, Актис!

Больше ничего не говорил Тит Веций Валерий. Его глаза были широко раскрыты и изумленно смотрели вверх.

С того момента, как Валерий ушел в битву против своего дяди, Актис, оставшись одна, упала на колени и залилась слезами. В который раз за эти последние дни она обращалась к всемогущим богам. Только сейчас она молила их спасти не ее, а Валерия. Неизвестность того, что происходит снаружи, а оттуда ни одного звука не проникало сюда сквозь толстые стены храма, терзала хуже всего. Мысль о том, кто ей ближе всех на этой земле, и кто так далек сейчас от нее, была главной в голове Актис. О чем еще сейчас можно думать, кроме этого? Быть с ним, что бы там не происходило, как бы страшно не было. Спасти от опасности, пусть даже ценой собственной жизни! Как любящая мать думает о своем ребенке, когда тому угрожает смертельная опасность, так и Актис думала о своем возлюбленном. Верная и преданная подруга, она мучилась, что ее нет рядом с ним. А ведь именно ради нее, юной девочки, простой рабыни, Валерий бросил все, нарушил все законы, предал родственников, презрел свое богатство и положение в обществе, поставил на кон свою жизнь.

А время шло. Медленно и тягуче, как песок в часах. С тихим, едва слышным шуршанием, оно уничтожало секунды, минуты и часы. Прошло два часа, как ушли все, кто держит оружие. Ушли за своим молодым вождем, который захотел принести в мир справедливость. Актис не замечала этого течения времени. Ей то казалось, что Валерий ушел лишь минуту назад, то вдруг чудилось, будто прошло несколько лет. Время замкнулось в ее сознании.

Но вот и в храм, даже сюда, в его самую дальнюю комнату стали проникать звуки уличного сражения. Появились и забегали, гулко стуча по холодному мраморному полу ногами, люди. Глаза их горели от возбуждения. Они что-то кричали, но Актис не понимала, что именно. Затем, на какое-то время все опять стихло. Тишина давила на уши. Но так было не очень долго. Затем все взорвалось шумом, и где-то там далеко видимо снова начался бой.

Через минуту в комнату, где была Актис, вошло несколько человек. Они принесли с собой несколько светильников и расставили их по углам. Актис удивленно смотрела на них. Не в силах что-либо спрашивать, она молчала. Но вот в дверь внесли раненого человека. Человек был бледен. Он стонал и что-то говорил. Актис не сразу узнала в нем Валерия. Узнав же, вскрикнула и бросилась к нему. Ее слезы капали юноше на лицо. Он открыл глаза и увидел Актис.

— Ты? — прошептал он.

Его бережно положили на пол, и Актис склонилась над ним.

Валерий умирал. Рана, нанесенная центурионом, оказалась смертельной. Актис держала его голову на своей груди и нежно гладила его волосы. Как тогда в парке. Как это было недавно. Как это было давно!

О, боги! Как вы жестоки, и как вы капризны, когда ввергаете человека с вершины счастья в пропасть отчаяния!

— Актис, — прошептал Валерий. — Я умираю.

— Нет, ты не умрешь! — Актис едва сдерживала рыдания. — Ты не можешь оставить меня здесь одну!

— Прости, любимая.

— Нет, зачем ты это говоришь?

— Прости меня за то…

— Лучше молчи, ты теряешь силы!

— …за то, что я не послушал тебя тогда, у дома Фабии.

Голос Валерия был тихий, но Актис всё очень хорошо слышала.

— Мы были бы сейчас далеко и вместе. Только ты да я, — продолжал Валерий. — И никого больше.

Он поднял голубые глаза на Актис.

— Ты плачешь? — спросил он.

— Да.

— Не надо. Теперь уж ничего не изменишь. — Валерий сжал зубы. — Как мне больно! О боги, как мне больно!

Актис ещё сильнее прижала юношу к себе. Она прижалась лицом к его лицу.

— Актис, — вновь произнес Валерий, — ты слышишь?

— Да.

— Почему мы так дорого платим за то, что были счастливы друг с другом. Все погибли: Эней, Апполоний, Фабия. Теперь я.

— Не говори так! — девушка в отчаянии закусила губы, чтобы не разрыдаться во весь голос.

Валерий посмотрел на нее.

— Бедная, — сказал он, — меня не станет, кто защитит тебя?

Юноша застонал больше от душевной боли, чем от той, что причиняла ему рана.

— Почему здесь нет окон? — спросил он. — Почему так темно? Я хочу видеть солнце, и тебя в его лучах. Неужели я многого хочу? Актис, скажи мне что-нибудь. Хочу хотя бы слышать твой голос.

— Валерий, милый, — заплакала Актис. — Не умирай. Я не хочу тебя терять. У меня больше ничего и никого нет на этой земле, кроме твоей любви и тебя.

Она стала говорить ему о своей любви, всхлипывая и глотая слезы. Валерий слушал ее, и на его губах появилась еле заметная улыбка. В его памяти вспыхивали картины недавнего счастья. Дни и ночи, проведенные вместе с Актис. Вечер, тот самый, когда он впервые увидел её. Лицо девушки, такое красивое, юное и манящее. Он видел его в разных обстоятельствах. То при свете дня, то при мерцании луны, умытое утренней росой и задумчивое при вечерних огнях. Их ночь, единственная и неповторимая, когда они были вместе, вихрем пронеслась в этих воспоминаниях.

Актис говорила, а сама тоже, как и Валерий, вернулась мыслями в прошлое. И видела она Валерия, как тот видел её. Только Валерий от этих видений наслаждался и забывал про свою боль и близкий конец. Актис же наоборот, необыкновенно страдала. Словно его боль перешла к ней.

Так сквозь эту всепоглощающую боль она говорила с Валерием. Тот слушал её слова, чувствовал её руки. Волосы Актис касались его лица и щекотали губы. Валерий вдыхал её запах и слизывал языком её слезы, когда те падали ему на лицо.

— Пусть бы это длилось вечно, — проговорил он. — Мне трудно говорить, Актис, и уже трудно слушать. Наверное, все кончено. На глазах Валерия заблестели слезы. — Как недолго все это было, — эти слова он уже шептал. — Послушай, когда все это кончится, попытайся связаться с моим отцом. О, мой бедный отец. Только сейчас, в эти последние минуты я вспомнил о том, что ты существуешь. Вот за что боги карают меня. Переживет ли он, когда узнает, что произошло с его сыном? Валерий дернулся на руках Актис и движение причинило ему новый приступ боли.

— Как будто у меня там огонь! — закричал юноша, стискивая руками рану. Он сорвал с груди тряпки, которыми рабы наспех перевязали его. Кровь хлынула из раны ручьем, и туника вмиг окрасилась в багровый цвет. Акгис сильно испугалась, но не растерялась, а стала руками разрывать набухшую и скользкую от крови тунику Валерия. Сил не хватало, но, стиснув зубы, девушка рвала крепкую шелковую ткань, которая ещё недавно была белой, как снег, что лежит на вершинах гор. В комнате, кроме неё, никого не было. Некому было ей помочь. Наконец Актис обнажила грудь раненого. Осторожно положив его на пол, девушка бросилась к столу и вернулась от него с кувшином воды и куском белой материи. Судорожными и резкими движениями она стала разрывать материю на полосы. Та не была прочной, как шёлк туники, и поэтому рвалась легко. Актис тщательно промыла рану, стараясь не доставить юноше ни малейшей боли, затем забинтовала её и вновь положила его на колени, прижав голову к груди.