— Хочу, — Актис продолжала плакать. — Только, я думаю, что у нас ничего не выйдет. Я уже испытала коварство богов. Они всегда, когда видят, что мне хорошо, посылают несчастье. Ты только успокаиваешь меня.

— Как мрачно ты смотришь в будущее!

— Потому что в прошлом у меня было так мало хорошего, что я уверена, и будущее сулит мне то же самое. Сейчас мне так хорошо, как еще никогда не было. Я боюсь, что это уже не повторится.

Неужели ничего нельзя сделать?

Валерий с жалостью смотрел на плачущую подругу. В отличие от других женщин слезы не портили Актис, наоборот, даже придавали ей новое очарование. Но сердце молодого человека от боли заранее готово было разорваться на мелкие кусочки.

На глазах Валерия тоже засверкали слезы.

— Что я могу сделать? — сказал он. — При всем моем богатстве и могуществе я не могу нарушить закон, он слишком суров и всегда беспощадно карает тех, кто сделал это. Не раздумывая, я бы похитил тебя и увез бы на край света. Но, подумай, Актис, какая бы судьба ждала нас тогда? Беднягу Корнелия распяли бы на кресте. А нам бы не дали ни минуты покоя. Всегда быть в бегах. Не иметь родного угла. И самое главное — жить с мыслью о том, что в любую минуту случай или злой рок может разлучить нас. Мы будем глубоко несчастны.

— Зато вдвоем, — прошептала Актис.

— Клянусь тебе, я разделю с тобой эту жизнь без капли сомнений и сожалений. Но я сделаю это, когда других путей у нас уже не останется. Валерий смотрел прямо в глаза Актис.

— Я жизнь готов отдать за тебя, — прошептал он.

Девушка, чьи глаза уже не смотрели столь отчаянно как прежде, не могла сказать ни слова.

— Ты слышала, что я сказал? — прошептал еще раз Валерий.

Его губы искали на лице девушки слезы и когда находили их, оставляли на том месте мягкий поцелуй. Так целуют ребенка, когда он плачет.

— Да, — ответила Актис.

— Скажи еще раз, — шептали губы Валерия.

— Да!

— Ты веришь мне?

— Да!

— Ты любишь меня?

— Да! А ты?

Вместо ответа Валерий обнял Актис и они вновь, в который уже раз, в поцелуе забыли о внешнем мире.

— Но ты мне не ответил, — сказала Актис, когда поцелуй кончился. — Ты любишь меня?

— Конечно.

— Что конечно? — Актис с притворной сердитостью нахмурила брови, что очень рассмешило юношу. — Ты должен сказать: «Люблю!»

— Люблю!

Валерий засмеялся и, схватив Актис за руки, закружил ее. Девушка испуганно взвизгнула, затем засмеялась тоже.

— Я могу сказать тебе это тысячу раз, — Валерий серьезно смотрел на Актис. — Начнем? Люблю…

— Мне просто будет лень считать, — сказала Актис, осторожно лаская пальцем его губы. — И потом, я боюсь, что пока ты будешь мне это говорить столько раз, тебе это так надоест, что потом ты мне уже ничего подобного не скажешь.

— Актис, — Валерий наполнился нежностью. — Я готов говорить тебе это каждый день. Уверяю тебя, мне не надоест это никогда.

— Девушка уронила голову назад и вздохнула, преисполненная радостью.

— И все равно, — сказала она. — Расстаться с тобой — это такая мука. Только мысль об этом заставляет меня вздрагивать от ужаса. Что со мной будет, когда мы действительно покинем друг друга.

Грустным было это утро. Утренняя трапеза была такой мрачной, словно в доме находился покойник. Эней напрасно пытался утешить влюбленных веселым разговором.

— Лучше почитай нам стихи, — попросил его Валерий, — что-нибудь из Сафо или Алкея для Актис.

Дважды Энея просить не пришлось. Он стал читать стихи Сафо, и еще более поверг в печаль Актис и Валерия, ибо стихи эти тоже были о разлуке.

Услышав родную речь, Актис залилась слезами, и Валерий в растерянности перед этим печальным событием кинулся корить Энея.

Актис вступилась за него.

— Я благодарна тебе за эм стихи, — сказала она библиотекарю. — Никогда их не слышала. Ты напомнил мне о родине. Я ее плохо помню, но язык никогда не забуду. Она грустно улыбнулась и прошептала: строку из стиха:

— «Милый сердцу Лесбос».

Она уже погуляла в саду с Валерием, спустилась к рыбе и дельфину с мальчиком на спине. Попрощалась она с ними и даже со слезами на глазах поцеловала мраморные губы ребенка. Но как ни было ей горько, Актис взяла себя в руки и без слов пошла к носилкам, когда настал роковой для влюбленных час. Лектика тронулась в путь. Девушка смотрела на Валерия, который снова оделся бродягой, внимательно, словно навсегда хотел сохранить его образ в своей памяти на случай, если они не увидятся. Недалеко от «Гальского петушка» Валерий и Актис вышли наружу. Рабам, которые несли лексику, было приказано отправляться домой. Валерий повел девушку по узким улицам. За одним из углов Корнелий уже ждал их.

— Иди к нему, — сказал Валерий и слегка ежа ладонь Актис, затем повернулся и быстро пошел прочь.

Поворот за поворотом, улицу за улицей проходили Актис с Корнелием. С верхних этажей домов доносился шум. Кто-то ругался с женой, кто-то кричал на своих детей. Иногда слышен был безудержный хохот или протяжный плач. Одни звуки сменялись другими. Кто-то ради шутки бросил под ноги Корнелию и Актис дохлую крысу. Старший садовник, обернувшись, поглядел на затянутые кусками ткани окна, но заметил лишь тень скрывшейся человеческой фигуры.

Актис не успела предупредить Корнелия, когда тот, никого не увидев в мрачных оконных проемах, шагнул вперед и споткнувшись о плиту, лежавшую у края сточной канавы, вдруг оказался по колено в воде, несшей помои из близлежащих домов. Несколько человек засмеялись, высунувшись из своих окон, когда увидели стоявшего в канализационном стоке мужчину, и стиравшего с лица капли воды, обрызгавшие его. Но особенно хохотали дети. Несколько малышей и подростков прыгало около Корнелия, они визжали, свистели ему в спину, а тот крепко ругаясь, старался как можно быстрее уйти от того места, где с ним произошла эта нелепость. Садовник догнал Актис и, грубо схватив ее за руку, потащил за собой.

— Сколько же с тобой хлопот. Никогда еще так не шутили над стариком Корнелием. А все прихоти твоего друга, — попытался садовник сорвать свою обиду и унижение на девушке.

— Корнелий! Я не виновата, что люди бывают злы, и что ты так неловок, — ласково глядя на своего спутника, проговорила Актис.

— Хорошо тебе так говорить. Посмотри на меня! На кого я теперь похож? Индюк и то выглядит лучше, когда его обдадут кипятком, — садовник, брезгливо морщась, оглядывал себя.

— Дойдем до виллы, там и умоешься. Взгляни вперед! Три дома осталось пройти и город кончится, а потом тебя до самого поместья никто не увидит.

— Ладно, ладно, Актис. Извини, что накричал на тебя, — ответил садовник, а про себя подумал: «Я уж у Валерия выманю несколько золотых за свое унижение. Юпитер-громовержец пусть покарает меня, если не выпрошу ничего у этого юнца».

Актис оказалась права. Дорога, по которой шел садовник с цветочницей, была малолюдна. В это время римляне отдыхали в своих опочивальнях и лишь двое носилок, в которых за занавесками возлежали патриции, отправившиеся, по-видимому, по неотложным делам, да группа рабов, подгоняемая надсмотрщиком, встретились им на пути. Корнелий втолкнул Актис в дверь, которую открыл привратник-сириец, и приказал девушке следовать в эргастул.

Валерий, проводив Актис до того места, где их ждал Корнелий, решил побродить немного по городу, чтобы развеять терзавшие его думы. Юный патриций задумчиво шел по узким улицам Капуи, запоздало отвечал на приветствия знакомых, иногда рассеянно называл повстречавшегося ему человека не тем именем. Дул порывистый западный ветер и приходилось удерживать шляпу рукой, чтобы ее не сдуло. В одном месте плебеи обступили какого-то человека, который собирался сделать объявление, «Умеет говорить по-латыни, неплохо охраняет дом. Продам тому, кто мне понравится. Великолепный пес, купите. Будьте добры». Буквы, написанные красной краской, неровной линией расползались по серой стене харчевни. Люди читали объявление, смеялись, некоторые хвалили такую рекламу, другие тут же собирались оформить сделку с продавцом, рылись у себя в одежде в поисках денег и, не найдя их, клялись, что сейчас же побегут домой за золотыми, чтобы купить себе породистого пса.