Валерий глядел на возбужденное лицо Фабии, на ее глаза, в которых таилась никогда не стихающая страсть, на ее руки, ласкающие его, все еще решая, как расстаться с этой коварной женщиной.

— Ты не права, Фабия. У меня нет новой любовницы. Ты должна понять, что моя любовь к тебе — это лишь юношеское увлечение. Прошло увлечение, прошла и любовь. Я не хочу больше обманывать тебя и себя. Между нами не может быть того чувства, которого ты ожидаешь от меня.

— А как же те сладостные минуты, когда ты убаюкивал меня, словно в колыбели, своими изумительными ласками. Я была на вершине блаженства, когда ты целовал меня.

— Разве ты не знаешь, что делает Эрос с человеком? Безумцы не бывают такими, какими мы иногда становимся, оказавшись во власти чувств.

— Ты говоришь так, мой мальчик, будто бы физическое влечение — это игра, доступная только тем, для которых любовь не имеет в жизни никакого значения, — голос матроны дрогнул.

— Не будем больше говорить об этом. Я пришел к тебе только потому, что не желаю больше связывать себя обязательствами. Расстанемся, как любовники, но останемся по-прежнему друзьями.

— Не оставляй меня, милый мой! — Фабия бросилась навстречу юноше.

Женщина старалась возбудить в юном патриции страсть, но тот, словно каменное изваяние, неподвижно стоял, не отвечая на ласки, и смотрел через плечо бившейся на его груди Фабии на спускающегося по тонкой нити паучка.

— Почему вдруг ты стал таким безжалостным? Скажи мне, что произошло с тобой? Что мне нужно сделать, чтобы вновь вернуть твою любовь? Фабия все еще не могла осознать, что Валерий никогда больше не придет к ней. Никогда больше не будет обнимать ее так, что тело обмякало, становясь непослушным, и лишь нежные руки юноши поддерживали её. Никогда больше не будет так жарко целовать, что глаза сами закрываются, а голова закружится от опьянения.

Никогда больше не будет шептать ей на ухо нежные слова, такие приятные, что забываешь о всех неприятностях жизни, и Фабия жаждала тогда только одного — чтобы поток сладострастия никогда не иссякал. А теперь этот такой родной юноша хочет покинуть ее. Как же так?

— Извини, Фабия, мне надо идти. Я сказал все, что хотел тебе сказать, — Валерий вырвался из объятий женщины и выбежал из беседки.

Фабия вытирала слезы шелковым платком, всхлипывая от тоски и унижения. Валерий ушел, возможно даже к другой женщине. Свидание, ожидавшееся с такой надеждой, стало лишь горьким разочарованием. В беседку тихо, словно мышь, прошмыгнула Памфила.

— Моя госпожа, — промямлила старая служанка. — Чем могу угодить?

Фабия, очнувшись от своих дум, приказала рабыне следовать за собой, а сама, поправив прическу и вытерев глаза, с гордой осанкой пошла в дом.

Как только матрона скрылась за поворотом, две человеческие фигуры встали из-за кустов.

Петроний Леонид и Корнелий, подслушивавшие разговор между Фабией и Валерием, переглянулись. Утром Леонид перехватил у поверенного жены записку, адресованную племяннику.

— Клянусь Юпитером, моя жена сейчас в истерике, — легат говорил неторопливо и беспристрастно. — Если бы ты знал, старик, как у меня горько на душе. Племянник обманывал меня в моем же доме, — Леонид бил кулаком себе в грудь, — изменял с Фабией. Я знал это, но что я мог поделать. Выгнать Валерия? Так ведь он мой любимый племянник. Развестись с Фабией? Но куда я приткнусь? Неужели буду жить в казарме, как простой солдат?

Утром Корнелия призвал к себе господин, который объяснил, что ему нужно укромное местечко около беседки в розарии, чтобы подслушать разговор своей жены с Валерием. Сейчас старый садовник, втянув голову в плечи, внимал речи хозяина.

Петроний Леонид продолжал:

— Теперь я узнаю, что мой племянник порывает с моей женщиной. Фабия не знает причину этого неожиданного для нее разрыва отношений с Валерием. Но мы-то с тобой знаем!

Садовник вздрогнул и с затаенным дыханием ловил слова легата.

— Племянник влюбился в одну из рабынь, и если Фабия узнает, что ее бывший любовник променял ласки знатной римлянки на поцелуи невольницы, то я боюсь, как бы женушка жестоко не отомстила Валерию. А ведь я люблю его как сына. Я ведь знаю характер моей жены, — легат усмехнулся, — Фабия не остановится ни перед чем, чтобы наказать любого, кто допустил моего племянника к рабыне. Рано или поздно она узнает все… Кто-нибудь да донесет ей. Я не собираюсь ничего говорить, о чем мне известно. Пусть Фабия сама решает свои проблемы…

Петроний Леонид, выплюнул изо рта тростинку, которую он до этого держал в зубах, ничего больше не сказав, широким шагом пошел в сторону портика. Старший садовник взволнованно переминался с ноги на ногу. Слова господина о том, что Фабия накажет сурово тех, кто занимался сводничеством, тяжелым грузом легли на сердце Корнелия.

«Рано или поздно она узнает все… Кто-нибудь да донесет ей…»

— О, боги, — думал Корнелий, — что же будет? Он и сам знал, что Фабия жестоко обращается с рабами. Но тех, кто обманывает ее, она карает так немилосердно, что вряд ли после этого захочется жить. И, поразмыслив еще немного, старший садовник решился…

Через полчаса Корнелий ползал в ногах у Фабии, простирая к ней руки и умоляя простить старого раба. Во всех грехах он обвинял Валерия, говорил, что юноша был просто безумен, когда требовал свидания с Актис.

— Простите, госпожа, — лепетал Корнелий, — двадцать пять лет я служу вашему роду и вашей семье, но, видимо, злой дух сбил меня с истинного пути…

Фабия сидела с каменным лицом. Зрачки глаз застыли в оцепенении. Губы плотно сжаты, а через нос вырывалось яростное шипение. «Месть! Я получу удовлетворение за свое унижение».

Апполоний при тусклом свете лампы читал свиток с творениями Эсхила. В доме, где он жил, всегда было довольно шумно, часто ругались и ссорились женщины, буянили подвыпившие мужчины, всегда кричали, визжали и плакали дети. Помощник интенданта давно привык не обращать внимания на подобные явления. Но в этот раз его что-то насторожило. Чтото было не так. Апполоний вначале даже не мог понять, что же его тревожит? Наконец он догадался. Тишина. Внезапная тишина, какой просто никогда не было в этом доме, стояла за стенами его квартиры.

Солдат стал гладить голову, как всегда делал, когда его начинали одолевать мысли. Додумать он не успел. В дверь постучали.

Плебейка Маня, которая в этот раз жила с Апполонием и помогала ему держать жилище в порядке, сегодня как назло ушла к своему брату в гости. Ворча под нос, хозяин поднялся с дивана и сам пошел встречать того, кто пожаловал. В уверенности, что это Валерий, он открыл дверь и с великим изумлением увидел в темном проеме пожилого господина, в коем узнал начальника полиции Кампании и Капуи.

Это был тот самый старик, который прошлой осенью допрашивал дрожащую от страха и плачущую девочку. Впрочем, он уже вряд ли об этом помнил и имя Актис ему бы ничего не сказало.

— Здравствуй, Апполоний! — сказал пришедший. — Ты позволишь пройти в твой дом?

— Люций? — хозяин дома был очень удивлен. — Здравствуй. Что тебя привело в мою скромную обитель?

Жестом он пригласил гостя войти.

— Дело прямо касается тебя, — произнес Люций, сразу переступив порог. — Когда-то мы с тобой были друзьями, и оба не виноваты в том, что наши пути разошлись. Может быть я и был виноват перед тобой, когда на поддержал тебя в споре с твоими братьями. Так вот, я пришел чтобы отдать долг, в знак дружбы.

— Случилось что-нибудь? — спросил Апполоний.

— Случилось! — Люций задумался. — Когда-то ты имел отношения с Мессалиной. Помнишь?

— Это было давно. Я даже не хочу вспоминать об этом.

— А в Риме вспомнили. Или кто-то им напомнил. Вчера я получил приказ арестовать тебя и привезти в столицу.

— О боги! — Апполоний был ошеломлен. — Неужели мать нашего цезаря взялась за старое?

— Нет. Агриппина здесь ни при чем. Наоборот, она здесь менее всего заинтересована.

— Тогда кто же?