В розарии, среди этих девушек, жила и работала Актис. Ей было уже почти шестнадцать лет, и из девочки-подростка она превратилась в стройную и привлекательную девушку с кротким и грустным взором. Ей, можно сказать, повезло, что хозяйка распорядилась отправить рабыню в розарий. Работа здесь хотя и была тяжелой и кропотливой, все-таки избавляла девушек и всех работающих в цветнике от частого общения с матроной. Видели они ее лишь во время ужина, когда та почти не обращала на них внимания, так коротка была их миссия.

Когда же Деция Фабия сама появлялась среди цветов и фонтанов, девушкам строго-настрого приказывалось не показываться ей на глаза. И, хотя за то время, что Актис провела в этом доме, были случаи сурового наказания плетьми цветочниц, девушку эта участь, к счастью, пока обходила.

Гораздо меньше повезло Микдонии, рабыне, купленной вместе с Актис. Она стала служанкой в личных покоях Фабии. А всем известна жестокость знатных римлянок по отношению к своим прислужницам. Фабия не была исключением. Для того, чтобы высечь рабыню, ей вполне достаточным основанием служило недовольство своей собственной внешностью после особо разгульно проведенной ночи, или другой какой-нибудь пустяк. У нее существовало даже правило, в силу которого рабыни, занимаясь прической своей госпожи, должны были оставаться полуобнаженными, чтобы в случае малейшей погрешности, происшедшей вследствие незначительной неловкости, быть готовыми к тому количеству ударов, которое заблагорассудится назначить пришедшей в негодование Фабии. Если случалось так, что прислужники разбивали или что-то роняли на пол, то заранее могли рассчитывать на самую ужасную порку, которая иногда даже производилась в присутствии гостей, что составляло со стороны хозяйки особенное желание доставить уже собравшейся публике приятное развлечение. И крайне благодарны были ей гости за предоставленное им зрелище, когда обнаженную рабыню за косы подвешивали к косяку двери и, визжащую от боли, секли розгами.

Актис избежала той горькой участи, что досталась Микдонии. Уже девять месяцев работала она в розарии и стала такой хорошенькой, что старший садовник стал относиться к ней с некоторой симпатией и даже не столь сильно загружал её работой, как остальных. С девушками у Актис сложились довольно-таки нормальные отношения, хотя те начали завидовать ее красоте и становившемуся привилегированным положению.

Когда-то Лот Моний, сказав об Актис, что в ней нет ничего особенного, сильно ошибся. И это не удивительно, ибо в природе очень часто происходят такие явления, когда человек, будучи очень милым и привлекательным в детстве, взрослея, теряет эти качества. Напротив же, ребенок с той внешностью, на которую взрослые не обращают внимания, так он непривлекателен, повзрослев, становится столь красивым, что окружающие удивляются, как они не замечали этого раньше. Природа словно каждому воздает по справедливости. Одному дарит обаяние и привлекательность в детстве, по истечении времени отнимает у него их и передает другому, который до этого лишен был таких подарков. С Актис произошел именно второй случай. Но сама она еще не успела понять это и не знала, что прогнозы её прежней хозяйки Люции Флавии начали сбываться, но тем не менее уроки, данные ей когда-то старой матроной, принесли свои плоды, и девушка, умеющая так привлекательно носить свою нехитрую рабскую одежду, изящная и грациозная во всех делах, сильно отличалась от остальных рабынь без каких-либо усилий.

Но, с другой стороны, в ее положении это было еще и опасно, так как госпожа Деция Фабия, не отличавшаяся особой красотой, особенно упорно преследовала своих привлекательных рабынь. Горькая участь Макдонии была тому доказательством. Парфянку наказывали столь часто и беспощадно, что та даже пыталась два раза покончить жизнь самоубийством. Поэтому Актис изо всех сил старалась не показываться на глаза хозяйке.

За ужином, когда девушки приносили цветы, Актис всегда стояла как можно дальше от Фабии и прятала лицо за пышными букетами.

Август подходил к концу, и работы было особенно много. Девушки сбились с ног, выполняя указания старого садовника. Солнце нещадно палило их, но рабыни не обращали на него внимания. Хозяйка намечала устроить грандиозный праздник в честь дня рождения своего мужа и приказала заготовить цветов в пять раз больше обычного. Работа кипела вовсю. А в этом время муж Фабии Петроний Леонид принимал своего первого гостя. Им был старый боевой товарищ толстый весельчак по имени Транквилл.

Его жирные щеки плясали от радости и возбуждения. Друзья не могли наговориться, вспоминая Британский триумф сорок четвертого года, и постоянно смачивали горло шипучим чим фалернским. — Ты вовремя решил навестить меня, старый друг, — сказал Леонид, — сегодня моя жена устраивает пир в мою честь, и здесь будет вся Капуя.

— Ну что ты, Аквилла! — старым солдатским прозвищем назвал Транквилл друга. — Как я мог забыть этот день? Помнишь в Британии, когда стоял сильный туман и лил мерзкий дождь, только в твоей палатке было сухо, и мы, все офицеры кагорты, пили вино за твое здоровьё?

— Да, было время, — вздохнул Аквилла. — Вы тогда все упали к утру, и я поодиночке выносил вас под дождь освежиться.

— Ты всегда был орлом! — захохотал толстяк. — И хитрецом.

В эту минуту в зал вошла Фабия. Аквилла тут же обратился к ней: — Вот, жена, познакомься, это мой боевой товарищ Марк Юлий Транквилл. Мы с ним воевали в Британии. Сейчас он в отставке и приехал проведать меня.

— Я очень рада твоему другу, — ответила Фабия и кокетливо посмотрела на улыбающегося толстяка.

Тот с изящной для такого толстяка грациозностью выразил свое почтение хозяйке дома. Дружеская беседа между Леонидом и Транквиллом продолжалась.

Высокого роста раб, стоявший у ворот дома, выкрикнул имя следующего гостя. Тот быстро прошел мимо сидящего на серебряной цепи раба, обритого наголо. К нему навстречу уже спешила Фабия, оставив двух боевых друзей вспоминать свои армейские годы.

Гость был молод, хорош собой и будто магнитом притягивал к себе. Его черными курчавыми волосами, блестевшими на солнце, играл легкий ветерок. Прямой нос, тонко очерченные губы, ярко светящиеся глаза выдавали в госте человека с сильным характером. Отливающая белизной тога и ровные зубы, открывшиеся в восхитительной улыбке, создавали удивительную гармонию. Юноша шел навстречу Фабии, и, казалось, что его ноги не касаются земли — так легка была его походка.

— Валерий! — воскликнула хозяйка, и голос ее наполнился нежностью, какую от нее редко кто слышал. — Я с нетерпением ждала твоего появления!

Она протянула руки юноше, и тот, взяв их, с шаловливой улыбкой произнес:

— Неужели? Ведь, кажется, только три дня назад ты не хотела и видеть меня в этом доме! Но вчера я получил твое письмо, в котором ты умоляешь меня прийти на именины твоего горячо любимого мужа и моего доброго дядюшки.

Юноша игриво ущипнул Фабию.

— Ты нравишься мне, мой мальчик, — произнесла хозяйка. — Твой голос доводит меня до безумия. Твои глаза, словно какое-то наваждение, снятся мне каждую ночь.

— Я рад это слышать, Фабия. Но сначала мне надо пойти и поприветствовать дядюшку. Как его здоровье? Он ни о чем не догадывается?

— Не, он ни о чем не знает. Но не стоит идти к нему в этом час. Приехал его старый друг, они вместе служили в Британии, когда ты был еще ребенком, и сейчас беседуют.

Фабия, взяв молодого человека за руку, повела его по дому, который поражал богатой и роскошной обстановкой.

— У меня для него плохие новости, — сказал Валерий. — Отец мой совсем разболелся. Я сегодня утром получил письмо из Байи.

— Значит, ты скоро станешь самым богатым юношей в Италии, разумеется, после нашего императора, — улыбнулась Фабия.

— Ах, Фабия, — вздохнул Валерий, — как ты можешь говорить о деньгах?

Фабия рассмеялась и с нежностью погладила его по щеке. На женщине была лишь тонкая полупрозрачная туника, опоясанная золотым обручем. На ногах — отделанные серебром сандалии с пряжками, украшенные мелким речным жемчугом. Ее русые волосы венчала алмазная диадема, в центре которой нежно дрожала живая лилия. Женщина благоухала духами, и ее аромат облаком окутывал юношу и кружил ему голову.