Самое большое значение придавалось внешности и манерам. Чтобы научить Актис походке, бросавшей в жар мужчин, она пригласила учителя танцев вольноотпущенника Геростата, который был родом из Греции. У Актис были замечательные волосы, темно-каштановые, густые и слегка вьющиеся, и хозяйка учила рабыню ухаживать за ними. Актис пробовала делать прически роскошно-торжественные и самые простые, изящные и грубоватые, на все случаи жизни. В четырнадцать лет она, еще будучи неказистым подростом научилась придавать скоромной оджеде такой вид, что лишь несколько маленьких деталей привлекали внимание окружающих. Свои достижения Флавии провераяла на людях, когда выходила в город и брала с собой девочку. Конечно же юная рабыня еще не обладал всем тем, чего от нее добивалась честолюбивая матрона, но уже начала часто ловить на себе плотоядные взгляды неаполитанских юношей.

В этих занятиях прошли годы, и рабыня, занятая с утра до поздней ночи, редко вспоминала свое прошлое, да и не любила к нему возвращаться. Мало там было светлого и радостного. Роковые события пятилетней давности словно стерли в памяти девочки дни ее беззаботного детства, что проводила она так счастливо на земле Лесбоса со своим другом Пелием. В первые дни и месяцы жизни в доме знаменитой римлянки Актис только и думала о своем потерянном друге. Не раз она пыталаь узнать о его судьбе у хозяки, но так каждый раз уходила от ответа, пока наконце и вовсе не запретила разговаривать на эту тему. Почти год мысли о мальчике не давали Актис покоя, но время шло, и многочисленные заботы, возложенные на плечи рабыни ее госпожой, постепенно вытеснили образ мальчика из памяти Актис. Дети так устроены богами, что быстро умеют забывать свои горести.

Люция Флавия сделала все, что было в ее силах, чтобы превратить некрасивую и простоватую девочку в роскошную красавицу. И настал день, когда она увидела, что ее планы стали осуществляться. Актис подросла и начала превращаться в девушку. Ее ножки приобрели ту стройность, что могла удовлетворить самого изысканного гурмана по части женской красоты. Смугловатая кожа матово отливала на солнце, как бронза позолоченных статуй у Капитолия, а при прикосновении она была так нежна, как щеки пышущего здоровьем младенца.

Флавия видела, что через год или полтора превращение завершится, и гусеница превратится в бабочку.

Девочка беззаботно наслаждалась жизнью в уютном искусственном мирке, который создала для нее Флавия. Она была послушна, с охотой и усердием выполняла приказания госпожи и давно стала в доме всеобщей любимицей.

Шел 54-год. В то время, как Актис беззаботно проводила дни в доме Люции Флавии, в стране приближалось время суровых перемен. Это был последний год правления добродушного и слабохарактерного Клавдия. Его четвертая жена Агриппина из рода Юлиев давно уже добилась усыновления им ее сына, родившегося от Агенобарба, известного в стране негодяя. Говорят, что он, узнав о рождении сына, вскликнул, что от него и Агриппины ничего не может родиться, кроме горя и ужаса для всего человечества. Агриппина уже выписала из Индии те белые грузди, которыми выстроит она трон для своего сына Нерона. Жажда власти так крепко владела ею, что даже страх смерти не мог заставить эту женщину отказаться от бесконечных заговоров и интриг. Великий поэт и философ Рима Аней Сенека своими гуманными речами пытался втолковать будущему императору о великой и благородной миссии правителя, в котором должны слиться все самые лучшие и благородные человеческие черты. А крепко сложенный телом и лицом, больше похожий на девушку юнец, не менее чем через год — император и властитель мира, рвался к своим бестолковым друзьям.

Рим бурлил в ожидании чего-то грозного и неизвестного, а в маленьких провинциальных городах Италии было как всегда спокойно и однообразно.

В один теплый осенний вечер, когда так хорошо на юге Италии, к воротам Неаполя по кирпичной дороге, тянувшейся вдоль его крепостных стен и ведущей как все ее сестры в Вечный город, подошел странник. Дневная пыль от многочисленных телег и повозок, въезжавших в город уже улеглась. С моря дул прохладный ветерок, принося с собою запахи портовых харчевен. Под подозрительные взгляды стражников странник вошел в город. Вид у пришельца был самый неблаговидный. Одежда висела на нем лохмотьями. Солдатский плащ и сапоги выдавали в нем ветерана германских легионов. Он шел опираясь на посох уставшим, но уверенным шагом бывшего солдата. За плечами у него висела походная сумка. Не глядя по сторонам, ветеран пошел на главную площадь города. Не дойдя до нее он зашел в дешевую харчевню, выпил кружку вина и отправился дальше. Вскоре она оказался у дома Люции Флавии и посохом стал громко колотить во входную дверь.

В окошко двери выглянул старик-привратник и, смерив его недобрым взглядом с головы до ног, без всякого почтения осведомился, какого дьявола тому здесь нужно.

— Ах ты, мерзкий старикашка! — грубо ответил ему солдат, если ты сейчас же не впустишь меня в дом, я размозжу тебе голову об эти стены!

Но старик не испугался и сам начал кричать визгливым голосом на всю улицу:

— Кто это тебе позволит обижать чужих рабов в доме их же хозяев? — голосил он. — Или ты, жалкий бродяга, думаешь, что уголовный суд не для тебя? Да, наверное, ты прав. Я сейчас схожу за дубиной, да выпущу на тебя собаку. Будешь знать, как здесь буянить. Старый раб оказался также остер на язык, как и его хозяйка. — Здесь живут порядочные! мирные люди, — продолжал он. — А ты лезешь сюда, как в какой-нибудь солдатский притон!

— Кого это ты называешь порядочными людьми? — зарычал ветеран. — Уж не Люцию ли Флавию Домициану?

Солдат, наткнувшись на наглого привратника, даже растерялся. Но, вспомнив, что перед ним всего лишь раб еле дышащий от старости, страшно разозлился. Он хотел уже обругать старика самыми крепкими словами, но тот не давал ему и слова вставить в разговор.

— Ну и что, — что ты знаешь имя моей госпожи? — кричал он. — Ее в Неаполе знает самый жалкий оборванец. А их в городе, знаешь сколько? И что, прикажешь всех их пускать в дом? Конечно, наш тихий домик сразу же превратится в притон для бродяг. А мы люди бедные, сами едва кормимся. Уходи отсюда, не, знакомец. Тут совсем рядом есть дома, где живут люди куда побогаче нас. Вот и иди к ним.

— Ах ты, старый мешок с костями! — взорвался ветеран, получив в разговоре паузу. — Неужели я неделю добирался сюда пешком, чтобы лаяться с вонючим рабом собственного дома?

— Собственного дома? — возмутился раб. — Ты что, хозяин этого дома? Ах нет, ты, видимо, владелец Неаполя или, вернее, нет, ты повелитель Италии. Да уж не Божественный ли ты Клавдий, наш император? Да, видимо, так оно и есть, судя по твоим богатым одеждам…

Солдат весь побагровел от ярости. Его единственный глаз подрагивал от оскорбительных слов привратника.

— Да, ты… Погоди же, ты… — никак не совладав с волнением, пытался выкрикнуть угрозы наглому рабу срывающимся голосом незнакомец.

Старик был явно доволен собой. Еще бы, госпожа ведь только и держит его, уже немолодого раба, за острый язык и за добротную службу. А ведь служит он у ней, считай, уже более двадцати лет.

— Иди, позови свою госпожу, болтливый старик, а то, клянусь Божественным Августом, я вырву тебе ноги и заставлю на руках допрыгать до Капитолийского холма! — попытался еще раз припугнуть привратника солдат. — Это говорю я, Демиций, твой господин. — Разве ты меня позабыл?

Раб опять выглянул в дверное окошко. Его глаза быстро окинули взглядом незнакомца.

— А что, я тебя должен помнить? Ты весь щетинистый, как балаганная обезьяна, нос твой похож на финик, да, видать и с зубами у тебя не все в порядке. Ты даже и сравниться не можешь с моим господином, — привратник, вспомнив пропавшего сына Флавии, горестно вздохнул и закончил свою речь. — Наш Демиций был красавец-юноша, куда уж тебе до него. Так что ступай, братец, ступай.

Перебранка Y ворот продолжалась бы еще долго, но тут Флавия, разговаривавшая с Актис, услышала, что привратник с кем-то ругается. Она быстро вышла из дому и, подойдя к рабу, который с наслаждением изливал на ветерана нескончаемый поток насмешек и оскорблений, и спросила: