Эта ответственность усугубляется тем, что предупреждения шли, по-видимому, не только со стороны интернационалистов. «Новое Время», находящееся в теснейшей связи с реакционным генералитетом, рассказывало 5 августа следующее про подготовку наступления:

«Осторожный Алексеев, не желавший бросать на убой неподготовленных к бою людей, не желавший рисковать завоеванным, в поисках непрочных успехов, – уволен. Мираж победы, жажда скорого мира, который Германия „должна“ была принять из рук петроградских вожаков, выдвинули Брусилова, вскоре же и смытого обратной волной»…

Эти красноречивые строки разъясняют и подтверждают глухое сообщение «Речи», в момент отставки Алексеева, по поводу ухода «осторожного стратега», которому на смену идет не знающий сомнений «кавалерист». Вымогая наступление, кадеты заблаговременно отмежевывались от кавалерийской политики и стратегии, подготовляя свой демонстративный выход из министерства 2 июля. А министры-"социалисты" смену военно-начальников, вызванную потребностями авантюры наступления, объясняли на ухо «революционной демократии» тем, что монархиста-Алексеева сменяет «истинный демократ» Брусилов. Так делается история!

После того, как «бросили на убой неподготовленных к бою людей», по выражению «Нового Времени», и уткнулись лицом в страшные последствия, не осталось ничего другого, как поручить Дану, Либеру и прочим патриотическим выжлятникам открыть погромную травлю против большевиков. Это та именно часть «творческой работы» по обороне, которая как раз по плечу названным «вождям». Стараясь перекричать всех буржуазных громил, Даны и Либеры обличали «демагогов», которые бросают в «темные солдатские массы» такие лозунги, как опубликование тайных договоров, разрыв с империалистами и пр. «Это верно, – презрительно поддерживали их буржуазные громилы, – но ведь это целиком относится и к приказу N 1 и к манифесту 14 марта, которые вы демагогически бросали в темные солдатские массы». И тогда Даны и Либеры, отирая холодный пот со лба, силятся припомнить азбуку революционного мышления в защиту своих старых грехов, но сейчас же с ужасом убеждаются, что им приходится только повторять наши слова. И это фатально: ибо наши лозунги представляют собою только необходимый вывод из развития революции, на пути которой приказ и манифест Совета были первыми вехами…

Но самое поразительное на первый взгляд это то, что, несмотря на ужасающие последствия наступления, министры-"социалисты" продолжают записывать его в свой актив и в переговорах с буржуазией ссылаются на наступление, как на свою великую патриотическую заслугу.

«Я спрошу, – воскликнул в Москве Церетели, – кому легче было двинуть войска русского революционного государства: военному министру Гучкову или военному министру Керенскому? („Браво“, аплодисменты)».

Церетели таким образом открыто хвалится тем, что Керенский выполняет ту самую работу, которую должен был выполнить Гучков, но которая ему, не располагающему кредитом «революционной» демократии, оказалась не под силу. И буржуазия, несмотря на вызванную наступлением катастрофу, охотно признает заслугу Керенского.

«Мы знаем и помним, – заявил в Москве кадет Набоков, – что 2 месяца тому назад тот великий порыв русской армии, который в это страшное время вписал одну новую светлую страницу, был вдохновляем человеком, стоящим сейчас во главе Временного Правительства. Этого история ему не забудет».

Ясно, следовательно, что «светлая страница» наступления 18 июня не имеет никакого отношения к обороне, так как военное положение России в результате наступления только ухудшилось. Если буржуазия тем не менее с признательностью говорит о наступлении, то именно потому, что жестокий удар, полученный нашей армией, в результате политики Керенского, создал благоприятные условия для сеянья паники и для контрреволюционных экспериментов. Весь авторитет эсеро-меньшевистской демократии ушел на то, чтобы вызвать наступление, а это последнее в корне оборвало тот противоречиво-неустойчивый режим, на поддержание которого мещанские вожди тратили всю свою мелкую изобретательность.

И наступление и вопрос мира рассматриваются сейчас буржуазией и ее генералами главным образом под углом внутренней политики, то есть дальнейшего развития контрреволюции. Это ярче всего выразил на Московском совещании генерал Корнилов. «Мир сейчас не может быть достигнут, – сказал он, – уже по одному тому, что мы не в состоянии произвести демобилизацию… Необходимо поднять престиж офицеров». В армии сосредоточено слишком много вооруженных государством людей, которые предъявляют к государству слишком радикальные требования. Только дальнейшее продолжение войны, независимо от военных шансов, даст возможность «поднять престиж офицеров», прибрать к рукам солдатскую массу и обеспечить такую демобилизацию, при которой солдаты не смогут угрожать устоям собственности и империалистической государственности. И если на этом пути понадобится сепаратный мир, буржуазия заключит его, не моргнув глазом.

Со дня 18 июня контрреволюция уверенно подвигается вперед. И она не остановится до тех пор, пока не получит могучего удара в грудь.

В тот момент, когда эти строки дойдут до читателя, Московское совещание уже останется позади. Можно почти не сомневаться в том, что нынешнее правительство, воплощающее собою шатающуюся и злобствующую несостоятельность, не выдержит московского натиска и потерпит новые изменения. Недаром ген. Корнилов разъясняет, что не нужно бояться нового кризиса власти. Этот кризис в ближайший момент может скорее всего разрешиться новым сдвигом вправо. Получит ли при этом Керенский дополнительную порцию независимости от организованного контроля демократии, который будет замещен тем более действительным закулисным контролем империалистических клик; станет ли новое правительство в определенные отношения к тому генеральному штабу имущих классов, который будет создан несомненно Московским совещанием; какова будет примесь «социалистических» бонапартистов в новой правительственной комбинации, – это все вопросы второстепенного значения. Но если бы даже натиск буржуазии оказался отбит и Московское совещание завершилось новым выходом кадет из правительства, навязанная «революционной» демократии власть вовсе еще не означала бы революционно-демократической власти. Опутанные по рукам и ногам своими обязательствами по отношению к союзной бирже и дипломатии, с грузом репрессий против рабочих и солдат за спиною, официальные советские вожди продолжали бы свою политику двоедушия и уклончивости. Уйдя из министерства, Коновалов лишь переложил свою миссию на Скобелева. Министерство Керенского – Церетели и без кадет проводило бы полукадетскую программу. Одного ухода кадет мало. Нужен приход новых сил и новых методов…

Московское совещание подводит во всяком случае итог под целой эпохой революции, когда руководящую роль играла эсеро-меньшевистская тактика соглашения с буржуазией, – соглашения, основанного на отказе от самостоятельных задач революции, на их подчинении идее коалиции с врагами революции.

Русская революция непосредственно выросла из войны. Война создала ей свойственную форму общенародной организации, – армию. Главная масса населения, крестьянская, оказалась принудительно организованной в момент революции. Советы солдатских депутатов призвали армию к политическому представительству, при чем крестьянская масса автоматически посылала в советы полу-либеральных интеллигентов, которые бесформенность ее ожиданий и надежд переводили на язык самого жалкого крохоборства и приспособленчества. Мелкобуржуазная интеллигенция, сама кругом зависимая от крупной буржуазии, получила руководство над крестьянством. Советы солдатско-крестьянских депутатов получили численный перевес над рабочим представительством. Петербургский пролетарский авангард был объявлен темной массой. Цветом революции оказались мартовские эсеры и меньшевики из «местечковых» интеллигентов, опирающиеся на крестьян. На этом фундаменте путем двух – и трехстепенных выборов возник Центральный Исполнительный Комитет. Петербургский Совет, который выполнял в первый период общероссийские функции, стоял все же под непосредственным давлением революционных масс. Центральный Исполнительный Комитет, наоборот, пребывал на революционно-бюрократических высотах, оторванный от петербургских рабочих и солдат и им враждебный.