На следующий день, 5 ноября, было опубликовано еще одно письмо того же направления: «Я не могу, во имя партийной дисциплины, молчать, когда марксисты, рассудку вопреки и наперекор стихиям, не хотят считаться с объективными условиями, повелительно диктующими нам, под угрозой краха, соглашение со всеми социалистическими партиями… Я не могу, во имя партийной дисциплины, предаваться культу личности и ставить политическое соглашение со всеми социалистическими партиями, закрепляющими наши основные требования, в зависимость от пребывания того или иного лица в министерстве, и затягивать из-за этого хотя бы на одну минуту кровопролитие» («Рабочая Газета», N 204, 5 ноября 1917 г.). В заключение автор письма (Лозовский) объявляет необходимым бороться за партийный съезд для решения вопроса о том, «останется ли Р. С.-Д. Р. П. большевиков марксистской партией рабочего класса, или она окончательно вступит на путь, ничего общего с революционным марксизмом не имеющий» («Рабочая Газета», N 204, 5 ноября 1917 года).

Положение действительно казалось безнадежным. Не только буржуазия и помещики, не только так называемая «революционная демократия», в руках которой оставались еще очень многочисленные верхушечные организации (Викжель, армейские комитеты, государственные служащие и пр.), но и влиятельнейшие работники нашей собственной партии, члены Центрального Комитета и Совнаркома, осуждают во всеуслышание попытку партии остаться у власти, чтобы осуществить свою программу. Положение могло представиться безнадежным, говорим мы, если не глядеть глубже поверхности событий. Что же оставалось? Принять требования оппозиции значило ликвидировать Октябрь. Но тогда незачем было и совершать его. Оставалось одно: идти вперед в расчете на революционную волю масс. 7 ноября в «Правде» появляется решающее заявление Центрального Комитета нашей партии, написанное Лениным и исполненное подлинной революционной страсти, замкнутой в ясные, простые и бесспорные формулы, рассчитанные на партийца-массовика. Воззвание это полагает конец каким бы то ни было сомнениям насчет дальнейшей политики партии и ее Центрального Комитета: "Пусть же устыдятся все маловеры, все колеблющиеся, все сомневающиеся, все давшие себя запугать буржуазии или поддавшиеся крикам ее прямых и косвенных пособников. Ни тени колебаний в массах петроградских, московских и др. рабочих и солдат нет. Наша партия стоит дружно и твердо как один человек на страже Советской власти, на страже интересов всех трудящихся, прежде всего рабочих и беднейших крестьян («Правда», N 182 (113), 20 (7) ноября 1917 года).

Наиболее острый партийный кризис был преодолен. Однако внутренняя борьба все еще не прекращалась. Линия борьбы оставалась той же. Но политическое значение ее все более и более шло на убыль. Чрезвычайно интересное свидетельство находим мы в докладе, прочитанном Урицким на заседании Петроградского Комитета нашей партии 12 декабря по поводу созыва Учредительного Собрания: «Разногласия в нашей партийной среде не новы. Это то же течение, которое наблюдалось раньше в вопросе восстания. Сейчас некоторые товарищи смотрят на Учредительное Собрание, как на нечто такое, что должно увенчать революцию. Они стоят на позиции обыденщины, они говорят, чтобы мы не совершали бестактностей и пр. Они против того, что члены Учредительного Собрания, большевики, контролируют созыв, соотношение сил и пр. Они смотрят чисто формально, не учитывая того, что из данных такого контроля выявляется картина того, что происходит вокруг Учредительного Собрания, а, сообразуясь с этим, мы имеем возможность наметить позицию отношения к Учредительному Собранию… Мы сейчас стоим на той точке зрения, что боремся за интересы пролетариата и беднейшего крестьянства, а те немногие товарищи смотрят, что мы делаем буржуазную революцию, которая должна увенчаться Учредительным Собранием».

Роспуском Учредительного Собрания можно считать завершенной не только большую главу в истории России, но и не менее значительную главу в истории нашей партии. Преодолев внутренние противодействия, партия пролетариата не только овладела властью, но и сохранила ее в своих руках.

В сентябре, в дни Демократического Совещания, Ленин требовал непосредственного перехода к восстанию: «Чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, – писал он, – т.-е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты, должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города; мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д. Это все примерно, конечно, лишь для иллюстрации того, что нельзя в переживаемый момент остаться верным марксизму, остаться верным революции, не относясь к восстанию, как к искусству» (том XIV, ч. 2, стр. 140).

Эта постановка вопроса предполагала подготовку и совершение восстания партийным путем и от лица партии с тем, чтобы затем освятить победу через Съезд Советов. Центральный Комитет не принял этого предложения. Восстание было введено в советское русло и агитационно связывалось со Вторым Съездом Советов. Это разногласие требует подробного объяснения, – тогда оно естественно войдет в рамки не принципиального, а чисто технического вопроса, хотя и большой практической важности.

Выше уже говорилось о том, с какой напряженной тревогой относился Ленин к оттягиванию восстания. На фоне тех колебаний, какие имели место на верхах партии, агитация, формально связывавшая переворот с предстоявшим Вторым Съездом Советов, казалась ему недопустимой отсрочкой, уступкой нерешительности и нерешительным, упущением времени, прямым преступлением. К этой мысли Ленин возвращается с конца сентября неоднократно.

«У нас в Ц.К. и в верхах партии, – пишет он 29 сентября, – есть течение или мнение за ожидание Съезда Советов, против немедленного взятия власти, против немедленного восстания. Надо побороть это течение или мнение». В начале октября Ленин пишет: «Медлить – преступление, ждать Съезда Советов – ребяческая игра в формальность, вздорная игра в формальность, предательство революции». В тезисах для Петербургской конференции 8 октября Ленин говорит: «Надо бороться с конституционными иллюзиями и надеждами на Съезд Советов, отказаться от предвзятой мысли непременно дождаться его» и пр. Наконец, 24 октября Ленин пишет: «Яснее ясного, что теперь уже поистине промедление в восстании смерти подобно», и далее: «История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять многое завтра, рискуя потерять все».

Все эти письма, где каждая фраза ковалась на наковальне революции, представляют исключительный интерес и для характеристики Ленина, и для оценки момента. Основная, проникающая их мысль, это – возмущение, протест, негодование против фаталистического, выжидательного, социал-демократического, меньшевистского отношения к революции, как к какой-то бесконечной ленте. Если время вообще важный фактор политики, то значение его стократно возрастает на войне и в революции. Совсем не все, что можно сделать сегодня, можно будет сделать завтра. Восстать, опрокинуть врага, взять власть сегодня возможно, а завтра может оказаться невозможно. Но ведь взять власть – значит повернуть руль истории; неужели же такое событие может зависеть от промежутка в 24 часа? Да, может. Когда дело дошло до вооруженного восстания, то события измеряются не длинным аршином политики, а коротким аршином войны. Упустить несколько недель, несколько дней, иногда даже один день – равносильно, в известных условиях, сдаче революции, капитуляции. Если бы не было этой ленинской тревоги, этого нажима, этой критики, этого напряженного и страстного революционного недоверия, партия не выровняла бы, пожалуй, своего фронта в решающий момент, ибо сопротивление на верхах было очень сильно, а штаб играет большую роль в войне, в том числе и в гражданской.