Эта работа не могла не встретить оппозиции со стороны широких народных масс. Преодолеть их бесформенное недовольство и ввести его в русло патриотического содействия государству и явилось в течение первой четверти нынешнего года центральной задачей внутренней политики Соединенных Штатов. И в том-то и состоит ирония истории, что официальный «пацифизм» Вильсона, как и «оппозиционный» пацифизм Брайана[107] явились важнейшими средствами для разрешения этой задачи: милитаристического приручения масс.

Брайан поторопился дать весьма шумное выражение естественному отвращению фермеров и вообще «мелких людей» к мировой политике, солдатчине и повышению налогов. Но в то же время, направляя вагонами петиции и депутации к своему пацифистскому коллеге, стоящему во главе государства, Брайан больше всего заботился о том, чтобы заранее сломить революционное острие этого движения: «Если дело дойдет до войны, – телеграфировал Брайан, напр., антивоенному митингу в Чикаго в феврале, – то мы, само собою разумеется, будем все поддерживать правительство; но до этого момента нашим священнейшим долгом является сделать все, что в силах наших, для охранения народа от ужасов войны». В этих немногих словах вся программа мелкобуржуазного пацифизма: «сделать все, что в силах наших, против войны», означает открыть народному возмущению отдушину в форме безобидных манифестаций, давши заранее правительству гарантию в том, что в случае войны оно не встретит со стороны пацифистской оппозиции никаких препятствий.

Ничего другого и не нужно официальному пацифизму, который, в лице Вильсона, успел дать воинствующему капиталу достаточные доказательства своей империалистической «боеспособности». На основании заявления самого Брайана, для того, чтобы справиться с его шумной оппозицией против войны, г. Вильсону нужно было сделать только одно: объявить войну. Г. Вильсон так и сделал, и Брайан целиком перешел в правительственный лагерь. А мелкая буржуазия, и не только она одна, но и широкие рабочие массы говорят себе: «Раз наше правительство с таким общепризнанным пацифистом, как Вильсон, во главе, объявило войну, и раз сам Брайан примкнул в этом деле к правительству, стало быть, это неизбежная война и честная война»… Отсюда понятно, почему ханжески-квакерский пацифизм государственных демагогов так высоко котируется на финансовой и военно-промышленной бирже.

Наш меньшевистски-эсеровский пацифизм, при всем внешнем отличии условий и форм, играет по существу совершенно однородную роль. Вынесенная большинством Всероссийского Съезда Советов резолюция о войне[108] исходит не только из общего пацифистского осуждения войны, но и из характеристики ее, как империалистической. Борьбу за скорейшее окончание войны Съезд объявляет «важнейшей очередной задачей революционной демократии». Но все эти предпосылки мобилизуются только для того, чтобы прийти к выводу: «до тех пор, пока войне международными усилиями демократии не положен конец, русская революционная демократия обязана всемерно содействовать усилению боевой мощи нашей армии и способности ее к оборонительным и наступательным действиям»…

Пересмотр старых международных договоров Съезд, вслед за Временным Правительством, ставит в зависимость от добровольного согласия союзной дипломатии, которая, по самому существу своему, не хочет и не может ликвидировать империалистический характер войны. «Международные усилия демократии» Съезд, вслед за своими вождями, ставит в зависимость от воли социал-патриотов, теснейшими узами связанных со своими империалистическими правительствами. Добровольно замыкаясь в этот заколдованный круг, поскольку дело идет о «скорейшем окончании войны», большинство Съезда в области практической политики приходит к очень определенному выводу: наступление на фронте. Тот «пацифизм», который оплачивает и дисциплинирует мелкобуржуазную демократию и приводит ее к поддержке наступления, должен, очевидно, встречать самое благожелательное отношение не только со стороны русских, но и со стороны союзных империалистов.

Милюков говорит: «Во имя верности союзникам и старым (захватным) договорам необходимо наступление». Керенский и Церетели говорят: «Хотя старые захватные договоры еще не пересмотрены, необходимо наступление». Аргументы разные, но политика одна. И это не может быть иначе, так как Керенский и Церетели неразрывно связаны в правительстве с партией Милюкова. Фактически, следовательно, социал-пацифизм Данов, как и квакерский пацифизм Брайанов, состоит на службе империализма.

При таком положении главная забота русской дипломатии состоит не в том, чтобы заставить союзную дипломатию от чего-то отказаться и что-то пересмотреть, а в том, чтобы заставить ее поверить, что русская революция вполне надежна и… кредитоспособна. Русский посол Бахметьев в своей речи перед конгрессом Соединенных Штатов, произнесенной 10 июня, именно под этим углом зрения характеризовал деятельность Временного Правительства. «Все эти обстоятельства, – говорил посол, – указывают на то, что власть и значение Временного Правительства растут с каждым днем, что чем дальше, тем больше оно становится способным противодействовать всем тем вносящим разруху элементам, которые проистекают или из попыток реакции, или из агитации крайних левых. В настоящее время Временное Правительство постановило принять самые решительные меры в этом направлении, прибегнуть даже, в случае надобности, к силе, несмотря на свое постоянное стремление к мирному разрешению вопросов».

Можно не сомневаться в том, что «национальная честь» наших оборонцев остается совершенно спокойной, когда посол «революционной демократии» ревностно доказывает парламенту американской плутократии готовность русского правительства пролить кровь русского пролетариата во имя «порядка», главной составной частью которого является верность союзным капиталистам.

И в те самые часы, когда Бахметьев стоял со шляпой в руке и унизительной речью на устах перед живодерами американской биржи, Церетели и Керенский объясняли «революционной демократии» невозможность обходиться без вооруженной силы против «анархии слева» и грозили разоружением петроградским рабочим и связанным с ними полкам. Мы видим, что эти угрозы пришли как нельзя более вовремя: они служили лучшим доводом в пользу русского займа на нью-иоркской бирже. «Вы слышите, – может сказать г. Бахметьев г. Вильсону, – наш революционный пацифизм ничем не отличается от вашего биржевого, и если вы доверяете Брайану, то у вас нет оснований отказать в доверии Церетели».

Теперь остается только спросить: сколько именно потребуется русского мяса и русской крови на внешнем фронте и на внутреннем, чтобы обеспечить русский заем, который должен в свою очередь обеспечить нашу дальнейшую верность союзникам?

«Вперед» N 4, 30 (17) июня 1917 г.

3. Первый Съезд Советов.[109]

Троцкий указывает на необходимость, прежде всего, поставить вопрос о том, какой классовый характер имеет война, изменила ли она свой характер после русской революции.

– Мы, – говорит оратор, – не боимся кровопролития. Если мы выступаем против войны, то потому, что она была и осталась империалистической. Поскольку русская буржуазия связана с международной биржей и капиталом, война остается борьбой буржуазного класса за мировое господство. При таких условиях усиливать боеспособность армии значит создавать аппарат для империалистических классов новой России. Под всеми градусами широты и долготы, независимо от государственных форм, основная цель нынешней войны остается неизменной. Бессилие нашей буржуазии в том, что она, с одной стороны, еще не овладела аппаратом материальных репрессий, – к ним в настоящее время приступает Керенский, – чтобы подчинить себе армию, а с другой – не усовершенствовала лживую фразеологию, которую западно-европейская буржуазия применяет, чтобы околпачивать массы. Такие речи, какие у нас сейчас произносят Дан, Церетели, Скобелев, но более красноречивые, мы слыхали во Франции в начале войны. Русская буржуазия не имеет опыта в деле обмана масс демократическими выкриками. Так неужели же мы должны взять на себя эту задачу, непосильную для русской буржуазии? Создавать боеспособную армию при таких условиях значит идти против революции. Керенский двигается к этой цели, раскассируя революционные полки, травя кронштадтцев, делая неизбежным выступление против петроградских революционных полков…