Тем не менее, выстрелы раздались, кровь пролилась, пали жертвы. Какое ружье разрядилось первым, этого не выяснить никогда. Нет, однако, сомнения, что были выстрелы, заранее оплаченные – немецкими марками, английскими шиллингами, или истинно-русскими целковыми. Обнаглевшая подпольная провокация, твердо рассчитывавшая на безнаказанность, сыграла в событиях 3 – 5 июля роковую роль. Беспощадно осветить эту роль – задача следствия. Но и здесь, опять-таки, следствие, если б оно даже захотело копнуть поглубже, немногое смогло бы изменить в политической физиономии событий.
4 июля большевистская партия и примкнувшая к ней междурайонная организация сделали попытку овладеть стихийно развернувшимся движением, ввести его в берега мирного выступления и политически оформить. Мы не считаем нужным оправдываться перед кем бы то ни было – ни даже перед платоническими критиками{18} из «Новой Жизни» – в том, что мы не отошли выжидательно к сторонке, предоставив генералу Половцеву[165] «разговаривать» с демонстрантами. Во всяком случае, наше вмешательство ни с какой стороны не могло ни увеличить количество жертв, ни превратить хаотическую вооруженную манифестацию в политическое восстание. Это слишком ясно из всей картины событий и изо всей их внутренней логики. Против обывательски-полицейского вранья должны были бы, во имя соблюдения элементарной политической добросовестности, первыми восстать вожди эсеров и меньшевиков, – если бы они вместе с социалистическими принципами не растеряли последних остатков революционного чутья.
Только простаки могут искренно думать, будто события 3 – 5 июля «сорвали» революцию. Если что действительно сорвала суровая июльская встряска, так только фальшивый покров с политической действительности.
Вскрылась ужасающая пропасть между вождями «революционной демократии» и авангардом рабочего класса. В тот самый момент, когда либеральная буржуазия открыто порвала с эсерами и меньшевиками, обнаружилось, что вожди этих последних, в погоне за либеральной буржуазией, окончательно восстановили против себя наиболее революционное крыло рабочих масс. В лозунге «власть Совету», подводившем итог злосчастному опыту коалиционного правительства, вожди Совета усмотрели, прежде всего, восстание против воли «революционной демократии». Вместо того, чтобы овладеть движением, фактически шедшим по линии развития всей революции, и политически опереться на него, Керенские, Церетели и прочие пришли к полицейскому выводу: разоружить нарушителей порядка. Таким образом, в наказание за порочное поведение были разоружены те рабочие и солдаты, которые – в этом никто не может сомневаться – в минуту опасности наиболее самоотверженно сражались бы за дело революции.
Но этого мало. Разоружением Петрограда вожди Совета, несомненно, надеялись подкупить либеральную буржуазию, доказав ей на самом ярком примере свою твердость и государственность. Результат получился, однако, прямо противоположный. Либеральная буржуазия еще шла на уступки, поскольку боялась, что иначе мелкобуржуазная демократия порвет с нею и объединится с революционным пролетариатом. Чем глубже политика бесплодного соглашательства вгоняла клин между эсеро-меньшевистским центром и левым флангом, тем неуступчивее становилась буржуазия. Ее неуступчивость превратилась в вызывающую наглость, как только Керенский – Церетели – Чхеидзе обнаружили свой левый фланг, разоружив революционный Петроград.
Ко всему этому присоединилась катастрофа на фронте. Еще в самом начале Всероссийского Съезда Советов, т.-е. в начале июня, фракции большевиков и объединенных интернационалистов в своей декларации предупреждали, что проектируемое наступление, не подготовленное ни материально, ни идейно, может стать гибельным для армии, окончательно разрушив ее внутреннюю связь. Трубачи наступленчества объявляли это предупреждение «клеветой» на армию. Однако еще раз обнаружилось, что официальный патриотизм редко сопровождается проницательностью. Наше тогдашнее предсказание осуществляется сейчас в самых ужасающих формах. И те, которые ничего не предвидели, или еще хуже, выполняли требование союзников, закрывая глаза на действительность и на запросы революции, пытаются теперь позорно взвалить ответственность за происходящий на фронте развал на большевиков{19}. Однако это науськивание не меняет положения. Авантюра наступления привела к катастрофе отступления, которая грозит пожрать и армию, и революцию. И если бы Петроград не пережил даже драмы 3 – 5 июля, события на фронте все равно сорвали бы политику иллюзий и декламаций, представителями которой в прошлом являлись Церетели и Керенский.
Временное равновесие бездействия беспощадно нарушено. Пред лицом контрреволюции и развала армии понадобились исключительные меры. Центральный Исполнительный Комитет объявил формирующееся министерство «правительством спасения революции». Официозы разъяснили, что дело идет о революционной диктатуре. Чьей диктатуре? Над кем? Во имя чего? Диктатура низов над имущими классами? Или диктатура буржуазии над армией, рабочими и крестьянами?
Министры-социалисты, после выхода кадет, продолжали искать сотрудников из среды либеральной буржуазии. За отказом кадет они соглашались на любых буржуа для «комплекта». Карикатурный характер этой новой комбинации заставляет думать, что она была предназначена, главным образом, для успокоения союзнических правительств и бирж. Но ясно, что никакой революционной диктатуры в таких условиях получиться не могло. Пролетариат враждебен и полу-придавлен; буржуазия враждебно и выжидательно отошла от власти. В известном смысле это обстановка для «надклассовой» бонапартистской диктатуры. Но для успеха этой последней нужно успокоившееся, консервативное крестьянство и отражающая такое крестьянство «дисциплинированная» армия. У нас же этих условий еще нет налицо. Вот почему Керенский и Церетели, именно после того, как их облекли всеми «полномочиями», ярко почувствовали, что они висят в воздухе.
Революционная диктатура немыслима без, а тем более против пролетариата, единственного принципиально-революционного класса, способного идти «до конца». Бонапартистская диктатура немыслима при отсутствии земельно-удовлетворенного крестьянства и победоносной армии. Оставался третий вид диктатуры – партий «порядка» над пролетариатом, армией и деревенскими низами.
В эту именно сторону и направились усилия Керенского и Церетели. Разгромив центры большевиков, разоружив рабочих и «ненадежных» солдат, восстановив смертную казнь в армии, вожди Совета немедленно вступили в переговоры с кадетской партией и с представителями наиболее влиятельных буржуазных организаций. Правительство «спасения революции» начало с предложения сотрудничества организованной контрреволюции. Общественно-политический съезд[166] в Москве, с участием Государственной Думы, биржевых комитетов, обществ заводчиков и фабрикантов и пр. должен был открыть новую главу: окончательного разрыва выдвинутых в первую эпоху вождей мелкой буржуазии с пролетариатом, их окончательной капитуляции перед империалистическим капиталом и окончательной ликвидации революции во имя капиталистического порядка.
Но на этом пути выросли затруднения. Требовательность буржуазии вырастала еще быстрее, чем готовность вождей мелкой буржуазии к уступкам. И немедленно же обозначился камень преткновения: земельный вопрос.
Министр земледелия Чернов отнюдь не покушался действовать в духе программы с.-р., которая обещает, что партия будет не только отстаивать свои требования в Учредительном Собрании, но и непосредственно проводить их в жизнь в революционный период. Целиком поддаваясь давлению буржуазных партий, Чернов выступал против «сепаратных» (?!) решений, настаивая на отложении всех важнейших вопросов до Учредительного Собрания. Тем не менее и он обещал при вступлении в министерство провести декрет, запрещающий земельные сделки после 1 марта, дабы не дать земельным собственникам и спекулянтам путем действительных и фиктивных сделок вконец спутать земельные отношения и создать безвыходное положение для Учредительного Собрания. Однако Чернов оказался бессилен провести этот декрет через коалиционное правительство, к поддержке которого Советы призывали крестьян. Понадобился развал коалиции, трагическая встряска 3 – 5 июля, уход Львова, чтобы декрет[167] мог появиться, хотя и в искаженном виде. В высокой степени показательно, что даже «Воля Народа», стоящая на крайнем правом фланге партии с.-р., считает декрет запоздалым. Вот что говорит газета: "Видя все это (разгул земельной купли-продажи), население не могло оставаться спокойным и в очень многих случаях принялось разрешать вопрос своими средствами. Последствия этого общеизвестны, и итог им будет подведен при уборке урожая. Есть все основания полагать, что текущий сельскохозяйственный год будет сведен с большим дефицитом.
