Что же это значит, товарищи? Если самый принцип был верен, принцип коалиционного правительства с участием ответственного представителя капитала, то надо себя спросить, чем объясняется его банкротство, его крушение. Ведь у нас сейчас нет правительства, правительство находится в состоянии кризиса, потому что самый ответственный представитель торгово-промышленных сфер вышел из него при поддержке торгово-промышленного капитала.

Это значит, что мы живем в состоянии панического кризиса власти. Теперь говорят о привлечении Третьякова[119] из Москвы, представителя Московского биржевого комитета, т.-е. лица, ответственного перед теми самыми торгово-промышленными сферами, от имени которых имел полное право говорить Коновалов. Вопрос сводится к перемене лиц, и не можем ли мы, не должны ли мы предсказать, что эта попытка сведется к тому же, к чему сводились все прежние попытки разрешить кризис власти, т.-е. либо Третьяков с успехом будет саботировать организационные творческие революционные начинания власти, либо уйдет. А почему он уйдет, товарищи? И почему он будет саботировать промышленность? Чтобы углублять кризис, чтобы показать, что революционные элементы дезорганизуют хозяйство, чтобы таким образом взять революцию, пролетариат измором. Это есть их тактика. Почитайте речь Кринского в частном совещании. Он говорит: «чего вы пугаетесь, что слишком много ассигнаций в стране! Погодите, когда начнется голод и не хватит денег, когда начнется подлинный голод, все возопиют о твердой крепкой власти, и тогда придет наш черед». Но ведь то, что у Кринского на языке, то у серьезных капиталистов, у помещиков в уме. Они все ждут, что революционный пролетариат и деревенские низы будут взяты измором и тогда придет их черед. Я говорю, что Третьяков явится только для того, чтобы проводить эту программу (если только его не обратят в социализм); если же он окажется недостаточно преданным своему собственному классу, этот класс повернется к нему спиной, как он поворачивается к Скобелеву и другим министрам-социалистам.

Мы стоим таким образом пред хронической невозможностью разрешать этот вопрос, ибо дело сводится не к техническому плану, а к решительному проведению хотя бы не вполне совершенного плана, а для такого решительного проведения необходимо иметь однородность власти. Вот в чем вся суть, ибо, если вы хотите действовать рука об руку с торгово-промышленниками, тогда безразлично, будет ли в правительстве пять социалистов и десять буржуев или, наоборот, если считать, что нужно действовать по соглашению с буржуазией, то вы должны тогда капитулировать перед ней, и вся ее тактика в вопросе хозяйственном сведется к тому, чтобы взять революцию измором.

Представители помещичьего землевладения и крупного капитала занимаются систематическим шантажом и вымогательством по отношению к партиям и революционным силам демократии, и когда мы стоим, товарищи, перед таким вопросом, является товарищ Брамсон[120] и говорит: «не вините министра или правительство, помните, что им приходится каждый раз пробираться сквозь колючую изгородь всяких препятствий, левых элементов, анархистов, интернационалистов, большевиков и т. д.». Товарищи, разве это серьезная постановка вопроса, разве есть в ней на гран серьезности? Каким образом вы так ставите вопрос, раз власть, существующая в России, есть ваша власть, ведь большинство в Совете Рабочих Депутатов есть ваше большинство, армия стоит за вами, демократия за вами, – и вот являются агитаторы, смутьяны, анархисты, которые парализуют творческие усилия этой государственной власти, опирающейся на все Советы, на армию, на демократию. Товарищи, эта точка зрения глубоко унизительна для вас же самих.

По-моему, неправда, товарищи, будто революционная власть, опирающаяся на большинство народа, может быть парализована в своих творческих усилиях теми или другими смутьянами. Я приведу пример. В Петроградском Совете Рабочих Депутатов один из ораторов, принадлежащий к партии министра Церетели, поставил ему запрос такого рода: «Знаете ли вы, что у вас в министерстве имеется черносотенное гнездо в одном почтово-телеграфном управлении, чиновники его ходят по деревням и спрашивают крестьян, не правда ли, при царе было лучше? – Не намерены ли вы, – спрашивал интерпеллянт, – разорить это черносотенное гнездо?» Что ответил ему Церетели? Нет, – сказал он, – я не желаю применять меры репрессии, я желаю создать такие условия, что когда явится черносотенный агитатор в деревню и спросит, не было ли лучше при царе, ему бы ответили: лжешь, при царе было хуже… (Рукоплескания.)

Верно, совершенно верно. Я сам рукоплескал этому ответу. Так я и от вас требую, чтобы тот же самый принцип применялся не только к черносотенным агитаторам, но и к агитаторам левого крыла, к которым вы относитесь хуже, чем к черносотенным агитаторам… (Рукоплескания.) Товарищи, то, чего я требую, есть очень скромная программа-минимум.

Эта программа состоит в том, чтобы комиссар Временного Правительства, приехавший в Кронштадт, совершал там такие дела, чтобы кронштадтцы сказали: да, этот правительственный комиссар лучше нашего выборного комиссара. А если этого нет, нужно их в этом убедить, и именно потому, товарищи, что Временное Правительство, при настоящем своем составе, посылает на места комиссаров, которых даже лояльнейший, очень лояльный, к министрам дружелюбный Совет Крестьянских Депутатов назвал односторонне подобранными из помещичьего состава. Поэтому, товарищи, и происходят на местах так называемые недоразумения местных Советов Солдатских, Рабочих и Крестьянских Депутатов с комиссарами.

Это есть, товарищи, результат всей той злосчастной политики: в революционную эпоху, когда социальные интересы особенно обнажены, все классовые страсти обострены, и народные массы, освободившиеся от старых, крепостнических репрессий, предъявляют свои собственные интересы и запросы. Сверху мы имеем власть, расколотую надвое, и не потому, что есть Советы и Временное Правительство, а потому, что Временное Правительство построено не по типу твердой власти, а по типу постоянной конференции, постоянной примирительной камеры между представителями помещиков и крестьян, представителями капитала и представителями рабочих. Примирительная камера в революционную эпоху править не может, и так как у большинства правительства гораздо более твердый спинной хребет, ибо оно представляет классы, которые в течение десятилетий и столетий привыкли управлять и властвовать, то наши министры по важнейшим вопросам фактически капитулируют пред ними и вся работа приходит к полному застою, справа ее саботируют, и мы не выходим из постоянной дезорганизации.

Товарищи, я совершенно согласен с нашим министром продовольствия. Я не принадлежу к одной с ним партии, но если бы мне сказали, что министерство будет составлено из 12 Пешехоновых, я бы сказал, что это огромный шаг вперед… (Рукоплескания.)

Я бы сказал: Коновалов ушел – найдите второго Пешехонова, серьезного работника… (Рукоплескания) и уберите из министерства всех тех, которые мешают Пешехонову, создайте там возможность работы… (Голоса: правильно! Рукоплескания.)

Это будет серьезный шаг вперед. Вы видите, товарищи, что я в этом вопросе исхожу не из какой-нибудь фракционной, партийной точки зрения, а из более широкого взгляда на задачи организации хозяйства в настоящий момент. Я совершенно согласен с министром продовольствия Пешехоновым, когда он говорит нам, что необходимо народные массы дисциплинировать. Правильно.

Что наблюдает рабочая масса? Она наблюдает, во-первых, полную дезорганизацию государства, во-вторых, непрекращающиеся хищения представителей капитала, и я вам говорю, товарищи, что каждый рабочий имеет в этих условиях психологическое право сказать себе: раз все в распаде, капиталисты продолжают грабить, почему же я буду молчать? Я предъявлю максимум требований и возьму, что смогу. Это неизбежный результат положения вещей.