Ссора Посвящается М.И. Балтрушайтису Заплели косицы змейкой графа старого две дочки. Поливая клумбы, лейкой воду черпают из бочки. Вот садятся на скамейку, подобрав жеманно юбки, на песок поставив лейку и сложив сердечком губки. Но лишь скроется в окошке образ строгий гувернантки, — возникают перебранки и друг другу кажут рожки. Замелькали юбки, ножки, кудри, сглаженные гребнем… Утрамбованы дорожки мелким гравием и щебнем. Всюду жизнь и трепет вешний, дух идет от лепесточков, от голубеньких цветочков, от белеющей черешни. И в разгаре перебранки языки друг другу кажут… Строгий возглас гувернантки: «Злые дети, вас накажут!..» Вечер. Дом, газон, кусточек тонут в полосах тумана. «Стонет сизый голубочек», — льется звонкое сопрано. И субтильные девицы, подобрав жеманно юбки, как нахохленные птицы, в дом идут, надувши губки. Апрель 1903 Москва Заброшенный дом Заброшенный дом. Кустарник колючий, но редкий. Грущу о былом: «Ах, где вы – любезные предки?» Из каменных трещин торчат проросшие мхи, как полипы. Дуплистые липы над домом шумят. И лист за листом, тоскуя о неге вчерашней, кружится под тусклым окном разрушенной башни. Как стерся изогнутый серп средь нежно белеющих лилий — облупленный герб дворянских фамилий. Былое, как дым… И жалко. Охрипшая галка глумится над горем моим. Посмотришь в окно — часы из фарфора с китайцем. В углу полотно с углем нарисованным зайцем. Старинная мебель в пыли, да люстры в чехлах, да гардины… И вдаль отойдешь… А вдали — равнины, равнины. Среди многоверстных равнин скирды золотистого хлеба. И небо… Один. Внимаешь с тоской обвеянный жизнию давней, как шепчется ветер с листвой, как хлопает сорванной ставней. Июнь 1903 Серебряный Колодезь Сельская картина
Сквозь зелень воздушность одела их пологом солнечных пятен. Старушка несмело шепнула: «День зноен, приятен…» Девица клубнику варила средь летнего жара. Их лица омыло струею душистого пара. В морщинах у старой змеилась как будто усмешка… В жаровне искрилась, дымя, головешка. Зефир пролетел тиховейный… Кудрявенький мальчик в пикейной матроске к лазури протягивал пальчик: «Куда полетела со стен ты, зеленая мушка?» Чепца серебристого ленты, вспотев, распускала старушка. В порыве бескрылом девица грустила о милом. Тяжелые косы, томясь, через плечи она перекинула разом. Звенящие, желтые осы кружились над стынущим тазом. Девица за ласточкой вольной следила завистливым оком, грустила невольно о том, что разлучены роком. Вдруг что-то ей щечку ужалило больно — она зарыдала, сорвавши передник… И щечка распухла. Варенье убрали на ледник, жаровня потухла. Диск солнца пропал над лесною опушкой, ребенка лучом искрометным целуя. Ребенок гонялся за мушкой средь кашек. Метался, танцуя, над ним столб букашек. И вот дуновенье струило прохладу волною. Тоскливое пенье звучало из тихого саду. С распухшей щекою бродила мечтательно дева. Вдали над ложбиной — печальный, печальный — туман поднимался к нам призраком длинным. Из птичьего зева забил над куртиной фонтанчик хрустальный, пронизанный златом рубинным. Средь розовых шапок левкоя старушка тонула забытым мечтаньем. И липы былое почтили вздыханьем. Шептала старушка: «Как вечер приятен!» И вот одевала заря ее пологом огненных пятен. 1904 Москва |
