Песенка комаринская Шел калика, шел неведомой дороженькой: — Тень ползучую бросал своею ноженькой. Протянулись страны хмурые, мордовские — Нападали силы-прелести бесовские. Приключилось тут с каликою мудреное: Уж и кипнем закипала степь зеленая. Тень возговорит калике гласом велием: «Отпусти меня, калика, со веселием. Опостылело житье мне мое скромное, Я пройдусь себе повадочкою темною». Да и втапоры калику опрокидывала; Кафтанишко свой по воздуху раскидывала. Кулаками-тумаками бьет лежачего — Вырастает выше облака ходячего. Над рассейскими широкими раздольями Как пошла кидаться в люд хрестьянский кольями. Мужикам, дьякам, попам она поповичам Из-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем. А и речи ее дерзкие, бесовские: «Заведу у вас порядки не таковские; Буду водочкой опаивать-угащивать: Свое брюхо на напастях отращивать. Мужичище-кулачище я почтеннейший: Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!» Темным вихорем уносит подорожного Со пути его прямого да не ложного. Засигает он в кабак кривой дорожкою; Загуторит, засвистит своей гармошкою: «Ты такой-сякой комаринский дурак: Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак. Ай люли-люли люли-люли-люли: Кабаки-то по всея Руси пошли!..» А и жизнь случилась втапоры дурацкая: Только ругань непристойная, кабацкая. Кабаки огнем моргают ночкой долгою Над Сибирью, да над Доном, да над Волгою. То и свет, родимый, видеть нам прохожего — Видеть старого калику перехожего. Всё-то он гуторит, всё-то сказы сказывает, Всё-то посохом, сердешный, вдаль указывает: На житье-бытье-де горькое да оховое Нападало тенью чучело гороховое. Июнь 1907 Петровское На скате Я всё узнал. На скате ждал. Внимал: и всхлипнула осинка. Под мертвым верхом пробежал Он подовражною тропинкой. Над головой седой простер Кремня зубчатого осколок. Но, побледнев, поймав мой взор, Он задрожал: пропал меж елок. Песок колючий и сухой — Взвивается волной и стонет. На грудь бурьян, кривой, лихой, Свой поздний пух – на грудь уронит. Тоску любви, любовных дней — Тоску рассей: рассейся, ревность! Здесь меж камней, меж зеленей Пространств тысячелетних древность. Прозябли чахлою травой Многогребенчатые скаты. Над ними облак дымовой, Ворча, встает, как дед косматый. В полях плывет, тенит, кропит И под собою даль означит. На бледной тверди продымит. Уходит вдаль – дымит и плачет. Август 1906 Серебряный Колодезь Пустыня
Укройся В пустыне: Ни зноя, Ни стужи зимней Не бойся Отныне. О, ток холодный, Скажи, Скажи мне — Куда уносишь? О брег межи Пучок Бесплодный Колосьев бросишь. Туда ль, в безмерный Покой пустынь? Душа, от скверны, — Душа – остынь! И смерти зерна Покорно Из сердца вынь. – А ток холодный Ковыль уносит. У ног бесплодный Пучок Колосьев бросит… Эфир; в эфир — Эфирная дорога. И вот — Зари порфирная стезя Сечет Сафир сафирного Чертога. В пустыне — Мгла. И ныне Славит Бога Душа моя! Остынь, — Страстей рабыня, — Остынь, Душа моя! Струи эфир, Эфирная пустыня! Влеки меня, Сафирная стезя! – А ток холодный Ковыль уносит. У ног бесплодный Пучок Колосьев бросит… — 1907 Серебряный Колодезь Горе Солнце тонет. Ветер: – стонет, Веет, гонит Мглу. У околицы, Пробираясь к селу, Паренек вздыхает, молится На мглу. Паренек уходит во скитаньице; Белы руки сложит на груди: «Мое горе, — Горе-гореваньице: Ты за мною, Горе, Не ходи!» Красное садится, злое око. Горе гложет Грудь, И путь — Далекий. Белы руки сложит На груди: И не может Никуда идти: «Ты за мною, Горе, Не ходи». Солнце тонет. Ветер стонет, Ветер мглу Гонит. За избеночкой избеночка. Парень бродит По селу. Речь заводит Криворотый мужичоночка: «К нам — В хаты наши! Дам — Щей да каши…» – «Оставь: Я в Воронеж». – «Не ходи: В реке утонешь». – «Оставь: Я в Киев». – «Заходи — В хату мою: До зеленых змиев Напою». – «Оставь: Я в столицу». – «Придешь в столицу: Попадешь на виселицу…» Цифрами оскалились версты полосатые, Жалят ноги путника камни гребенчатые. Ходят тучи по небу, старые-косматые. Порют тело белое палки суковатые. Дорога далека: — Бежит века. За ним горе Гонится топотом. «Пропади ты, горе, Пропадом». Бежит на воле: Холмы, избенки, Кустарник тонкий Да поле. Распылалось в небе зарево. Как из сырости Да из марева Горю горькому не вырасти! Январь 1906 Москва |