— Рауди, за мной, — мягко скомандовала я, сделав несколько шагов по мостовой и потянув за поводок. — За мной!

Тут вода, подумала я. Он всегда ее ненавидел. Первые ванны, которые я заставляла его принимать, были настоящими побоищами, и даже теперь он скулил, когда я терла губкой его живот. Только один раз я видела, как он плавает, и то когда Кими случайно столкнула его в пруд в Аулз-Хед. Тогда он опрометью выскочил на берег, принялся стряхивать с себя капли воды, а затем еще минут десять носился по суше, таким образом выражая свой гневный протест. Но в данном случае перед нами был сущий пустяк, всего лишь лужа, которой он не боялся. Он просто питал к ней отвращение.

— Сюда, Рауди, — настойчиво повторила я и собралась уж было приказать ему идти рядом, но совесть не позволила мне сделать это. Я вспомнила первую заповедь покойного св. Майло Пирсола, основателя современного метода дрессировки: «Да услышь Собаку свою и да воззри на предметы с Ее точки зрения».

— В чем дело? — доверчиво спросила я. Если бы его беспокоили запахи, доносящиеся из леса, то ливень наверняка уже уничтожил их. А может, он что-то услышал? Или он просто узнал дом Джека, вспомнил, что уже был здесь? Как и все ездовые собаки, он всегда предпочитал известный маршрут неизведанному и всячески упирался, когда я предлагала ему совершить обходной маневр, вместо того чтобы просто пойти по оставленным нами же следам.

— Идем, — настаивала я.

Наконец он радостно перебежал через дорогу, обошел лужу под уличным фонарем напротив дома Джека Инглмана и со знанием дела направился к подъездной аллее. Как и всякий прирожденный золотистый ретривер, я послушно засеменила за ним, держась за поводок. В тот вечер, в пятницу, подумала я, Роз и Каприза отправились на теннисные корты. Не будучи дрессировщиком, Джек остался дома. Остался дома в одиночестве? И дома ли вообще? Его об этом хоть кто-нибудь спросил? Лично я не спрашивала. Мне это не приходило в голову.

Асфальтовая дорожка привела нас к двухместному гаражу. Двери гаража были заперты, но Рауди не проявил к нему никакого интереса. С умным видом он обогнул дом и подошел к той стене, около которой был перевернутый мусорный бак с вывалившимся на землю содержимым. На миг, доверясь Рауди, я перепугалась, но затем ко мне вернулось самообладание, а вместе с ним и понимание того, что пища — это единственный объект, который может выследить мой пес. Свет фонарика осветил разодранный пакет для мусора и клочки фольги, в которую, судя по всему, был некогда завернут камамбер. Несмотря на бурю и дождь, моя благородная собака на поводке быстро и безопасно провела нас по маршруту енота, совершившего набег на мусорный ящик Джека Инглмана.

Рауди зарылся носом в большой обрывок фольги. Прижимая бумагу лапами, он принялся слизывать крошки.

— Фу! — строго сказала я.

Будь то обыкновенная гантель, она немедленно оказалась бы на земле, но что делать с гантелью, обвалянной в сырных крошках? Рауди проигнорировал команду. Я знала, что могу зажать его между ног, раскрыть ему пасть и заставить выплюнуть добычу. Но я предпочла силой оттащить пса от мусора. Аляскинских маламутов гигантами не назовешь. Я весила фунтов на тридцать больше, он же был раз в десять или двадцать сильнее меня. На нем даже не было надето специального тренировочного ошейника. В промежутках между раскатами грома я слушала, как он лижет фольгу. Дождь хлестал по мусорному баку, вода с шумом стекала по водосточной трубе гаража.

Лия и Кими. Лия и Кими. А он тут лакомится сыром.

В надежде на силы небесные я подняла взор, но помощь, если ее так можно назвать, пришла ко мне от вполне земного источника. Как я уже, вероятно, упоминала, окнами дома Джека Инглмана мог бы гордиться любой дворец. За исключением дверной отделки из флинтгласа, окна в передней части дома были створными, с витражами, а в задней — на той самой кухне, где мы с Джеком рассматривали размытую фотографию, сделанную Роз, — большие зеркальные стекла на окнах составляли ансамбль с застекленными створчатыми дверьми.

Три освещенных окна на втором этаже, выходящих на двор Джонсонов, представляли собой уменьшенную копию окон с витражами в передней части дома. Несмотря на свет в окнах, сквозь желтые, оранжевые, зеленые и синие витражи было совершенно невозможно разглядеть, что происходит внутри комнаты, задуманной, судя по всему, как часовня в старинном замке. Одно из окон было приоткрыто, но, кроме прямоугольника обоев, в ней ничего не было видно. Как раз у этого открытого окна Роз и сделала свою размытую фотографию. Она могла ее сделать и через закрытое окно, но только для этого ей надо было найти прозрачное стеклышко в витраже, а не желтое, оранжевое, синее или зеленое. Цвета на снимке были естественными, значит, фильтром при съемке она не пользовалась. Итак, Роз сделала эту фотографию у одного из этих двух окон. Окно было открыто, чтобы Роз могла беспрепятственно видеть свой объект. Но и ее объект мог столь же беспрепятственно видеть ее. Житель большего по размерам Бостона, читающий газеты «Глоб» или «Геральд» либо же смотрящий программы местных новостей и слушающий радио, — иными словами, практически любой бостонец — слышал о человеке, который оказался за решеткой благодаря тому, что его догадливый и деятельный сосед не стал ограничиваться простым заявлением в участок. Сосед сфотографировал, как этот мужчина избивает свою собаку. На это обстоятельство и падал основной акцент всех сообщений: человека посадили, потому что у его соседа были весомые улики.

— Фу, Рауди, — скомандовала я, и на этот раз он услышал меня. Я была прирожденным ретривером, но с возрастом пошла на смешение пород и стала по крайней мере маламутом-полукровкой.

— Фу, — прошептала я.

Шепот является очень хорошим приемом концентрации внимания. По крайней мере, на собак он действует. К таким приемам также относится скорость и неожиданность. Я наступила на обрывок фольги, нагнулась, быстро схватила ее и отобрала у Рауди. Затем я зажала ее в левом кулаке и приложила кулак к груди, что является вполне допустимым жестом для вожатого, который на ринге демонстрирует со своей собакой команду «рядом».

— Рауди, к ноге, — мягко сказала я.

На дрессировке обычно в кулак зажимают печенку, сыр или сухой корм, но в данном случае сработал и кусочек фольги. Рауди тут же оказался слева от меня и, несмотря на то что земля была мокрой, чудно уселся, выровняв передние лапы и не отрывая от меня глаз.

— Хороший мальчик, — похвалила я.

«Да не пренебреги похвалой Псу своему».

Шагнув с левой ноги, я, в соответствии с правилами АКС, перешла на быстрый шаг, и секунд через десять мы уже стояли у передней двери дома Джонсонов. За исключением неяркого фонаря где-то в конце подъездной аллеи и тусклого света, исходящего из подвального окна, дом был погружен в темноту. Я нажала сразу на все кнопки переговорного устройства, затем стала колотить в дверь. Где-то в глубине дома залаяла собака. Рауди рыкнул в ответ. Снова пошел дождь, и гроза началась с новой силой. Мой стук в дверь напоминал грохот по металлической пластине, который используют звукооператоры, изображая бурю в дешевых радиопостановках, и я сомневалась, что находящиеся в доме смогут отличить натуральные удары грома от искусственно создаваемых мной. Я снова принялась нажимать на кнопки. Собачий лай приближался к дверям. В переговорном устройстве раздался треск. Я услышала нервное дыхание. Это была Эдна.

— Откройте дверь! — приказала я спокойно, но вместе с тем строго.

С годами я научилась отдавать приказы, но Эдна, видимо, еще не освоила эту команду.

— Впустите меня, — сказала я, словно ни секунды не сомневалась, что сейчас дверь распахнется.

Этот номер тоже не прошел. В качестве объекта дрессировки Эдна была малоперспективна, но даже такую формулировку следовало рассматривать почти как комплимент в ее адрес. Собака снова залаяла, и я ожидала, что Рауди не замедлит ответить на это своим рыком и станет царапать дверь, но его внимание переключилось на что-то другое. Он дернул за поводок с такой силой, что я чуть было не потеряла равновесие, но мне все же удалось устоять на ногах, и я побежала за ним.