Я открыла дверь черного хода, сбежала вниз по лестнице и распахнула боковую дверцу фургончика. Стив осторожно уложил Кими на заднее сиденье и укрыл ее стареньким пледом Индии, своей овчарки. Стив опрыскивает фургончик изнутри нилодором и регулярно пылесосит его, но там все равно пахнет собаками, даже в холодную погоду.

— Не жди меня, — сказала я ему. — Я еду следом. Только возьму Рауди.

— Давай вези его скорее, — сказал Стив. — Это все, что угодно, только не шоколад.

Прежде чем вернуться в дом, я вынула из мусорного бака полиэтиленовый пакет, в котором среди прочего были и обрывки фольги, и недожеванные ошметки булочек. На кухне я вывалила содержимое пакета на пол: яичная скорлупа, скомканная бумага, использованные чайные пакетики, корки от тыквы, скользкая масса, которая когда-то была плавленым сырком. Вся эта каша воняла так, что хотелось сунуть два пальца в рот. Мне казалось, что я только что съела четыре пакета засахаренных фруктов. Я быстро переложила то, что нужно было Стиву, в другой пакет, а остальное выбросила.

Честно говоря, я боялась войти в спальню и увидеть Рауди.

Когда я открыла дверь, у меня упало сердце: Рауди лежал, свернувшись, у окна.

— Рауди, гулять! — сказала я. — Кататься в машине!

Он понял мои слова. Его обычной реакцией было бы навострить уши, вскочить, распрямиться, как пружина, и рвануться на выход. Но сейчас он лишь приоткрыл глаза, потряс башкой и медленно уложил ее на передние лапы. Некоторым собакам свойственно печальное выражение глаз, но только не лайкам вообще и не Рауди в частности. Он скорее, наоборот, всегда грешил избытком жизнерадостности.

— Пора вставать! — нарочито бодро сказала я. — У нас нет другого выхода, Рауди.

Я взяла его за ошейник здоровой рукой и сильным рывком поставила на ноги. Он потянулся, но далеко не так энергично, как обычно, и я повела его в кухню. На бряцание поводком он не отреагировал никак, зато открытая дверца «бронко» подействовала. Он попытался запрыгнуть в машину, но сил не хватило, пришлось подсадить его сзади обеими руками. Казалось, укушенная рука просто взорвется от боли. Чтобы не давать Рауди спать, я всю дорогу до клиники Стива трещала без умолку. Я повторяла Рауди все его любимые слова, и прежде всего его кличку:

— Рауди, посмотри на меня. Посмотри на меня, мой мальчик. Хороший мальчик. Гулять, Рауди! Кататься! Да? Гулять? Проснись, Рауди!

Несмотря на все мои старания, когда мы подъехали к клинике, Рауди спал.

— Рауди, проснись! Пошли! Рядом!

Здоровой рукой я подняла его голову. В тусклом свете салона «бронко» я увидела, как он открыл глаза и тут же опять закрыл их.

— Ты должен проснуться, — настаивала я. — Я знаю, что не хочется! Не надо. Я не могу нести тебя. Ты тяжелее Кими, да и рука у меня болит. Ты должен сам идти, Рауди.

Здоровой рукой я подхватила его под мышки и тянула на себя, пока передние лапы не соскользнули вниз на землю. Может быть, почувствовав, что падает, Рауди проснулся и с трудом выволок из машины заднюю часть тела. При этом он чуть не упал прямо носом в асфальт, но я успела поддержать его. Опять адская боль в руке! Но он стоял на ногах и, пока мы ковыляли от машины до дверей клиники, больше не пытался лечь.

Стив подложил что-то под дверь, чтобы она осталась открытой. Мы вошли в клинику. Я позвала:

— Стив!

Он высунул голову и бросил быстрый взгляд на Рауди.

— Он просто спит на ходу, — сказала я.

— Его рвало? Слюни текли?

— Нет. Только сонливость.

— Ладно. Побудь тут. Сейчас я возьму его.

— Тебе удалось вызвать у Кими рвоту?

— Нет. Она слишком «успокоена».

— Что же делать?

— Промывать желудок. Пошли, Рауди!

— Ему тоже промывать?

— Думаю, у него еще удастся вызвать рвоту.

Я ходила взад-вперед по приемной, изучая наглядные пособия на стенах и развешанные тут же образцы вышивок матушки Стива, которую я всегда недолюбливала. Терьеры вышиты крайне неаккуратно. Какие-то звуки доносились из кабинета Стива, и еще один запах примешался к обычным ароматам собак, кошек, дезинфектантов и дезодорантов. Когда Стив привел Рауди обратно, они оба выглядели много бодрее. Потом Стив вернулся к Кими, а я стала тихонько разговаривать с Рауди. Никак не могу отделаться от чувства, что стоит мне настроить свой голос на определенный, целительный тон, как таинственные импульсы пройдут по нервной системе собаки и у нее все заживет. Рита всегда высмеивала это мое убеждение, как нечто бредовое, во что мне просто хочется верить. Но Рауди действительно стало лучше. Где-то наверху залаяла Индия, и несколько собак отозвались из разных комнат клиники. Мы с Рауди прислушались. Он услышал лай! Шерсть у него на холке встала дыбом. Значит, к нему вернулся боевой дух.

Наконец появился Стив.

— Она слаба, — сказал он, — но, думаю, выживет.

— Мне нужно видеть ее.

Кими лежала на боку в большой клетке. Ее ноги были вытянуты, массивная голова лежала на полу, и, казалось, ее не поднять никакими силами. Окрас Кими называется «волчий темно-серый с белым». Это значит: почти черный подшерсток с серебристым отливом и снежно-белые участки шубы. Очень гармоничное распределение черного, серого и белого цветов. Кроме того, у Кими необычные для лайки темно-карие глаза. От всего этого возникает эффект цветной фотографии, отпечатанной с черно-белого негатива.

Едва услышав мой голос, Кими открыла свои миндалевидные глаза, и они засветились младенческим счастьем. Я открыла клетку и погладила Кими по голове, пригладив мягкую короткую шерстку вокруг ушей:

— Мы выжили, а? Все-таки придется нам жить вместе.

Винс, ведущий дрессировщик Кембриджского клуба, однажды сказал мне:

— Холли, если я возьму в свой дом собаку, а на следующий день она лишится всех четырех лап, все равно она останется моей собакой!

Я сразу поняла тогда, что он имеет в виду. Религия, в которой меня воспитывали Бак и Мариса, не признает развода. Моя собака — это моя собака, пока смерть не разлучит нас. Кими стала моей с той самой минуты, когда я увидела ее у Элейн и немедленно захотела такую лайку. Но… Но ведь до сегодняшнего дня, когда Кими чуть не умерла, Рауди был мне ближе, чем она!

Никогда не бойтесь и не стесняйтесь говорить своей собаке правду. А если вы не хотите быть услышанными из опасения показаться слащавыми, мелодраматичными и сюсюкающими, нужно просто говорить шепотом. У собак слух тоньше, чем у людей, и они не боятся элементарных истин. Я, впрочем, не стала переходить на шепот. Единственным человеком, который мог бы меня услышать, был Стив.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, ты, волчица, — сказала я Кими.

Стив закрыл дверцу клетки и отвел меня обратно в приемную. Мы сели на скамью.

— Боже, — сказала я устало, — не могу себе представить, как они добрались… Рауди никогда этого не делал. Я всегда оставляла еду на холодильнике. Он никогда ее не трогал.

— Некоторые собаки ходят по заборам и лазают по приставным лестницам.

— Я знала насчет шоколада. Я сама предупреждала других. Как я могла быть такой дурой!

Он покачал головой:

— Забудь ты о шоколаде! Не знаю точно, что это было, но я посмотрел на остатки в пакете и на… содержимое их желудков. Не похоже, что они объелись сладостями. В справочниках написано, что восемь плиток молочного шоколада по четыре унции каждая способны убить собаку весом тридцать фунтов: сердечная недостаточность.

— Кими схватила их первая. Наверно, залезла на стол и оттуда дотянулась. Он так не делает. А я сначала подошла к Рауди и заставила его все выплюнуть. Я, конечно, старалась и у Кими из пасти все вытрясти, но она проглотила больше, чем Рауди.

— И все-таки не так уж много. К тому же клиническая картина совсем другая. От шоколада собака становится возбужденной и нервозной, места себе не находит…

— А они, наоборот, сонные!

— Вот именно, все наоборот. Теобромин — стимулятор ЦНС, как кофеин. От очень большой дозы с собакой, конечно, может случиться коллапс, но…