— Вы жили в одной комнате…

Я постаралась сказать это нейтральным тоном, но Сара поняла:

— Вопрос: почему люди вообще соглашались жить с Донной в одной комнате? Ответ: она «входила в набор». Когда после первого курса мы с подругой перебрались в общежитие Адамс-Хауз, Донна уже жила там в одной из комнат. Их было всего три в нашей «квартире». Донна была старшекурсницей. Сначала мы считали ее невероятно изысканной. — Сара ностальгически улыбнулась. — Она была из Нью-Йорка. Одевалась в черное. Красила ресницы. Читала Кьеркегора. Все это нас очень впечатляло. Она занималась органической химией. И что правда, то правда: она была очень способная! Математика и химия давались ей без всякого труда. Она просто шла, сдавала и получала «отлично», в какой бы тревоге или депрессии в это время ни пребывала. Иногда она так нервничала, что у нее руки тряслись, но она все равно получала «отлично»!

— А потом?

— А потом… Весь этот шарм был неотразим для двух провинциальных девочек-второкурсниц. Мы довольно скоро освоились и поняли что к чему. И вот тогда она потрепала нам нервы! Она закатывала такие истерики! У нее как раз начались роковые страсти, эти ее серьезные, даже трагические романы. Все вокруг пытались соблазнить ее! Ну, может быть, кое-что из ее рассказов и было правдой. Она ведь была очень привлекательна, а если у нее случалось хорошее настроение, становилась необыкновенно хороша.

— А если плохое?

— А если плохое? Знаете, как в том детском анекдоте: «Когда ей было плохо, она просто брала и выходила из себя… погулять». На самом деле это было не смешно, — сухо добавила Сара.

— Она лечилась?

— Она обращалась в университетский медицинский центр. Мы с Анн-Мари даже как-то были у ее врача. Анн-Мари — это моя подруга, та самая, с которой я переехала в Адамс-Хауз. Ей с Донной было труднее, чем мне, сейчас уже не помню точно почему.

В конце концов мы решили поговорить с психиатром, у которого лечилась Донна. Знаете, он ужасно обрадовался, что у Донны вообще обнаружились подруги! Хотя, по-честному, мы и не были настоящими подругами. Помню, что после нашего визита к врачу Донна стала более переносимой. К тому же мы знали, что она скоро заканчивает, оставалось всего несколько месяцев, нам стало легче.

— Но вы поддерживали с ней знакомство после того, как она закончила университет?

— Не то чтобы… Просто мы обе жили в Кембридже и иногда натыкались друг на друга. Я узнала, что она завела маламута. Как-то раз мы вместе позавтракали. Она вовсе не была приятным мне человеком, но, пожалуй, я испытывала к ней некоторое любопытство. И кроме того, меня не покидало чувство вины. Может быть, после той встречи с ее психиатром. Если мы с Анн-Мари считались ее лучшими подругами, значит, с другими ей было совсем плохо!

— Как шли ее дела после университета?

— Сначала мне показалось, что дела ее не так уж плохи. Она даже поговаривала о том, чтобы найти работу.

— Разве она не работала?

— У нее был постоянный доход. Именно тогда я впервые услышала этот термин. До этого я даже не знала, что такое существует. Мне нравится само выражение: оно звучит как титул — маркиз, виконт… Деньги были вредны для Донны, я думаю. Если бы ей приходилось самой зарабатывать на жизнь или если бы она знала, что когда-нибудь в будущем ей придется это делать, возможно, она взяла бы себя в руки. И в тот раз, когда мы с ней завтракали в кафе, я было подумала, что она так и сделала. Но потом… Она опять взялась за свое. Пошли старые штучки.

— Например?

— Очередные рассказы о соблазнителях. На сей раз, впрочем, это было не соблазнение, а прямое принуждение к вступлению в связь. Речь шла о каком-то психотерапевте.

— А почему вы так уверены, что она это придумала?

— В основном потому, что нечто подобное я слышала от нее не раз. Персонажи менялись, но сюжет оставался неизменным. Однажды это был преподаватель по истории искусств, в другой раз — кто-то с химического факультета…

— А эти ее истории когда-нибудь получали широкую огласку? Или она рассказывала только вам? Может, еще кому-нибудь в университете?

— Вряд ли она бы осмелилась. Это ведь все был сплошной вымысел. Или по крайней мере большая часть ее историй.

Кими уже почти забралась на колени к Саре.

— А может, она просто, как бы это сказать, неправильно истолковывала какие-то вещи? — спросила я. — Ну, например, если она осталась наедине с мужчиной в его кабинете и он попрощался с ней за руку, когда она собралась уходить…

— Кто знает! Может быть, простое прикосновение и могло запустить механизм ее фантазии. Но ее последний рассказ был не таков. Можете мне поверить. Мне пришлось выслушать все подробности. Рукопожатие там не фигурировало. Главное там было — половая связь. И вот когда Донна пустилась в подробные описания, я обратила внимание, что она в чем-то изменилась.

— В чем же вы увидели перемены? В том, что она заговорила о работе?

— В этом тоже. А еще… Вообще-то это довольно неприятные вещи. Вы уверены, что хотите услышать об этом?

— Нет, — призналась я. — И все-таки расскажите.

— Одним из симптомов болезни Донны была мания, э-э, щипать себя.

— Ругать себя?

— Это звучит слишком абстрактно. Да, бывало, что она поливала себя грязью. Но я имею в виду другое. Она мучила себя физически: обрывала ногти почти до мяса, щипала кожу, вырывала клочки волос. — Сара большим и указательным пальцами показала в воздухе, как Донна это делала.

Моя рука невольно потянулась к голове.

— Да, — подтвердила Сара, — на голове тоже. Но нечасто. Она делала хуже: выщипывала волоски на руках. Кожа краснела и воспалялась. Она еще терла и расчесывала эти места. Это выглядело просто омерзительно! Я ведь вас предупреждала. А в тот день, когда мы с ней завтракали вместе, на ней было платье с короткими рукавами, и я не заметила на руках обычных красных пятен и расчесов. Я подумала, что ей стало лучше. Донна была очень больна. И я ничуть не удивилась, когда узнала о ее самоубийстве.

— Поговори со мной, — сказала я Кими. — Расскажи мне все.

Мы с ней шли по Эпплтон-стрит по направлению к Харон-авеню. Поводок был у меня в левой руке, и я старалась удерживать внимание Кими исключительно голосом. Мариса всегда призывала играть на прекрасно развитых инстинктах собаки и на ее желании сделать приятное хозяину. Мариса занималась в основном золотистыми ретриверами. Но маламуты тоже любят делать приятное. А инстинкты у них прекрасно развиты — иначе им было бы не выжить в Арктике. И одним из наиболее развитых у Кими и Рауди был их превосходный аппетит. Если Бак прав, что Мариса со своими многочисленными ретриверами сейчас смотрит на нас с небес, она, вероятно, очень ругает меня за кусочки сушеной печенки в карманах парки и в перчатках. Но я работаю и голосом тоже!

— Молодец! Хорошая девочка. Рядом! Хорошо. Прекрасно. Пошли. Хорошо. Это совсем не больно, правда? Я ведь тебя не тяну. Вот тебе славненький лакомый кусочек. Сидеть!

Я слегка дернула за поводок и усадила Кими рядом.

— Молодец, Кими. Рядом! Я не хотела сделать тебе больно. Так уж получилось. Рядом, Кими. Молодец! Отличная работа! Домой.

С начинающими вроде Кими очень важно, чтобы «уроки» были короткими и неутомительными. Кроме того, у нас сегодня еще было много дел: мы собирались на выставку. Кими, конечно, еще не была готова участвовать в выводке молодняка. Рауди я тоже не заявила на выставку, потому что ССО он уже имел, а для Открытого класса был еще не готов. Это очередная ступень при переходе к ОСТ — Отличной Собаке-Товарищу. Я могла бы выставить его в промежуточной категории — между СТ и Открытым классом (никаких званий, просто приобретение опыта и ленты участника), но на этой выставке регистрация производилась лишь в основных категориях. Тогда зачем же готовиться, спросите вы. Все-таки я всегда допускаю, что Бак может оказаться прав: кусочки печенки в карманах Мариса, может быть, еще и простит мне, но если она увидит меня на выставке с двумя немытыми и нечесаными собаками, она, пожалуй, материализуется и отберет их у меня.