Печка как раз начала нагреваться, когда я затормозила и выключила мотор.
От калитки мощенная кирпичом дорожка вела к главному входу в дом Бейкеров. Черный ход был с другой стороны. Вместо травы, которая зимой стала бы пожухлой и бурой, перед домом зеленел плющ. Было еще несколько белых берез, вечнозеленые кустарники с ярко-красной корой, в общем, все то, что в пособиях по садоводству идет в разделе «Ваш сад зимой». Уже за домом дорожка расширялась и переходила в мощенную кирпичом террасу, где вполне уместился бы стол со стульями. Но на ней стояла лишь грубая каменная скамья как раз на двоих. Я уже собиралась повернуть обратно.
Я бы так и сделала, если бы Джоэл вдруг не открыл дверь черного хода. Он улыбался и делал мне знаки войти. Он провел меня вниз по лестнице, покрытой бежевым паласом, через маленькую приемную, нисколько не похожую ни на приемную у доктора Арсено, ни у Стива — никакого линолеума, — и наконец мы очутились у него в кабинете. Он был похож на обыкновенную жилую комнату, обставленную человеком с хорошим вкусом и кучей денег. Здесь было очень холодно. Вообще-то я не люблю лишний раз спускаться в подвалы, под землю я всегда успею, но в кабинете Джоэла были такие прекрасные фиговые деревья в больших терракотовых горшках и так много света, что я вполне уверилась, что меня не собираются хоронить заживо.
— Чудесная комната, Джоэл, — сказала я. — Не похоже, что мы под землей.
— Это все Келли. Все дело в светильниках. Она нашла какие-то особенные лампы. Дают полный спектр.
Рита всякий раз выходит из себя, когда смотрит какой-нибудь фильм, где есть сцена приема у психотерапевта.
— Они навязывают людям совершенно извращенное представление о нашей работе!
Если, например, в кино психотерапевт помалкивает, Рита негодует:
— Зрители подумают, что мы вообще ничего не делаем!
Если же врач что-нибудь скажет, Рита обязательно сочтет это высказывание глупым. Однажды мы смотрели фильм, где врач-мужчина разговаривал с пациенткой. Они сидели рядом на диванчике, и рука мужчины лежала на спинке дивана, заметьте — не на плече женщины, а на спинке дивана. Но Рита тем не менее была возмущена. Вот потому-то я не удивилась, обнаружив в кабинете Джоэла множество стульев и ни одной кушетки, хотя в кабинете самой Риты кушетка была.
Джоэл сел на массивный стул с голубой обивкой и жестом указал мне на другой такой же. Я тоже села. На низеньком столике, разделявшем нас, стояла лампа с керамическим корпусом и коробка с бумажными салфетками. Интересно, кто из нас собирался плакать?
— Мне не хотелось бы начинать издалека, — сказала я, — я вообще-то человек прямой и даже бестактный.
И я вручила ему фотокопии писем Элейн к нему.
— Вот что я нашла. Они были в компьютере Элейн Уолш. Не думаю, что есть копии.
Можно было ожидать, что он знает текст наизусть, но он внимательно прочитал письма. И пока он читал, а я на него смотрела, я вдруг спросила себя: почему я даже мысленно говорю «он» и «на него»? Может быть, люди — то, чем они себя считают? Кем они сами себе выбрали быть? Правда, если бы Джоэл сказал, что он королева Виктория, я, может, и стала бы обращаться к нему Ваше Высочество, но только не наедине с собой. С другой стороны, назови он себя королевой Викторией, я бы точно знала, что это неправда. Но дело в том, что ему вовсе не требовалось объявлять себя кем-то. Человек, читавший сейчас передо мной эти письма, не был женщиной, которая выдает себя за мужчину. Этот человек чувствовал себя мужчиной. Но он не был мужчиной. Это я знала от Кими, а собаки никогда не лгут.
Кончив читать, он посмотрел прямо мне в лицо и вернул письма. Мне было трудно представить себя на его месте, но в тот момент меня охватило сильнейшее желание разорвать листки, невзирая на то что это были всего лишь фотокопии.
— Я главным образом хотела поговорить с вами о том инциденте на выставке, — сказала я. — Я знаю, что все обвинения Донны Залевски — плод ее больного воображения. Я уверена в этом и знаю, почему уверена. Вы видели, как вела себя Кими. И я видела. Я понимаю, в какой переплет вы попали.
— Понимаете? — Его голос остался совершенно бесстрастным.
— Вам, должно быть, бывает очень тяжело и одиноко.
Он улыбнулся:
— Не так уж часто. Я не первый такой и не последний.
— Скажите мне только одно, — попросила я. — Просто мне хотелось бы понять. Как это началось?
Он рассмеялся, и вовсе не нервным смехом.
— Это началось с ошибки машинистки в колледже. — Голос потеплел, как будто воспоминания доставляли ему удовольствие. — Машинистка опустила две последние буквы моего имени: «л» и «ь». Я всегда думал, что она сделала это не случайно: может быть, ей тоже казалось, что в графе «пол» у меня должно стоять «М», а не «Ж».
Значит, Джоэлль. Но я не осмелилась произнести это имя вслух.
— Ей? Но, может быть, печатал мужчина?
— Конечно. Вполне возможно. — Он опять улыбнулся.
— У вас хорошая жизнь. Вам было бы что терять.
— Хорошая жизнь? У меня хорошая жена. — Его руки спокойно и расслабленно лежали на подлокотниках. Мышцы лица тоже были расслаблены. Ни один мускул не дрожал.
— Мне очень нравится Келли, — сказала я. — Сказать по правде, вы мне оба очень нравитесь. И если бы речь шла только об Элейн, может быть, я бы вас поняла… Но…
— Да. И Донна тоже.
— Когда не стало Донны, вы решили, что Элейн отступится и…
Он не дал мне договорить:
— Я надеялся на это.
— Но вы недооценили Элейн. Вы ее плохо знали.
— Почти совсем не знал.
— Да. Верно. Вы и не могли ее знать. Зато вы знали доктора Арсено.
— Как и все.
— Я, например, не знала.
Впервые на лице у него отразилось сильное чувство, и голос зазвучал резко:
— Его нужно лишить лицензии.
— Только одного я не могу понять, — сказала я. — Никак не могу! Что произошло между вами и Донной, когда она у вас лечилась? Почему она ушла от вас7 Нужно очень сильно рассердить человека, чтобы он решился на такую месть. Должна же быть какая-то причина.
— Вы правы, всегда есть причина. У людей всегда находятся веские причины.
Рита тоже обожает изрекать общие фразы. Это, видимо, одна из любимых игр психологов.
— Хорошо, и какая же была у нее?
— Скажем так: это была одна из моих профессиональных неудач. Донна обратилась ко мне. Она мне очень доверяла. А я кое-что дал ей понять излишне прямолинейно, может быть, и преждевременно…
— Это все опять о вас. А я хочу поговорить о ней Я многое о ней знаю: что она щипала себя, выдергивала волосы и тому подобное. Выдумывала какую-то дичь. Да много чего она выделывала. Я только не понимаю почему.
Джоэл медленно покачал головой и поджал губы:
— Это врачебная тайна.
— Оставьте, ради Бога! — вспылила я. — Убить человека — это пожалуйста! А говорить о его психике — профессиональная этика не позволяет!
Наверно, это было грубо с моей стороны! Хотя Элейн употребила бы другое слово: не «грубость», а «сила». Не думаю, впрочем, что я такая уж сильная и властная.
Джоэл все еще едва заметно улыбался:
— Может быть, перейдем к делу?
— Конечно, я как раз хотела договориться с вами, как мы все устроим. Мой сосед — полицейский. Мы с ним дружим. Он ведет это дело. Он немного, как бы это выразиться, консервативен, но в общем он хороший парень. Гораздо лучше большинства из них. Я могу пойти к нему, хотя лучше, конечно, чтобы вы сами…
— Конечно.
Он не казался испуганным, загнанным в угол, побитым, обозленным. Мне потребовалось не больше секунды, чтобы подобрать нужное слово. Да, он был гордый человек.
— Дайте мне еще неделю. Это нужно для Келли.
— Один день. — Напористости у меня поубавилось.
— Двадцать четыре часа.
Я рассказала ему, как найти Кевина Деннеги. Он обещал письменно изложить, как все было, уладить свои дела и явиться к Кевину в участок. Перед моим уходом мы пожали друг другу руки.
