Он влетел ко мне в офис со своей свитой, улыбка до ушей. Фил Бартон, менеджер по рознице, триумфально потрясал кулаками.

Норман принес цифры, которые получил по факсу.

– Просто фантастика, босс, номер разошелся почти целиком, – объявил он. – Восемьдесят девять процентов за первые шесть часов продажи. Практически весь тираж. Двести чертовых тысяч экземпляров. Мои ребята говорят, они сроду ничего подобного не видели. Вот список точек, где уже ничего не осталось: Смит на Слоун-стрит, Смит на Хай-Холброн, Смит на Кингз-кросс, Смит на Эпсом Хай-стрит…

– О'кей, Норман. Уймись. Я понял.

Сузи, которая всегда знает, что нужно делать, внесла поднос с шампанским и бокалами.

– Я пригласила Микки Райса, Кей Андерсон и Эллен Дурлахер, – сказала она. – Они сейчас подойдут. И еще несколько человек из «Светской жизни». Меган еще не вернулась из Питерсбурга. Она, наверное, где-нибудь в мотеле застряла.

Откупорили вторую бутылку, потом третью. Даже Микки Райс немножко оттаял.

– Микки, ты – виновник торжества, – заявил Норман в избытке чувств. – Когда я услыхал, что ты ставишь на обложку эту немецкую птичку, я решил, что это дохлое дело. Думал, нипочем не сработает. А как здорово вышло! Продается как по маслу. Ума не приложу почему. Я простой распространитель. А вы, ребята, творческие люди, гении. Иначе не скажешь. И это здорово! Я лично ничего завлекательного в этой Анастасии Фулгер не вижу. Я бы в каждый номер Уму Турман ставил.

От меня ждали тост. Я попросил всех поднять бокалы и провозгласил:

– За Микки! За Микки, который обеспечил «Светской жизни» четвертьмиллионный тираж!

В ответ раздался дружный рев одобрения и крики: «Молодец, Микки!»

Выдержав паузу, я добавил:

– И за Анну Грант, которой, к сожалению, нет сейчас с нами. За то, что она написала прекрасный текст про Анастасию Фулгер и предоставила нам сногсшибательную фотографию на обложку!

Опять раздались восторженные крики. Я поймал себя на том, что смотрю на Микки. Может быть, это была игра воображения, но мне явственно показалось, что он скривился.

Вечеринка была в самом разгаре, когда в предбаннике затрезвонил телефон, и Сузи перевела звонок ко мне.

– Мистер Кит Престон? – произнес мужской голос с сильным немецким акцентом. – С вами говорит Рудольф Гомбрич. Я сделал знак всем заткнуться, и общий смех перешел в тихий шепот. По-моему, те, кто стоял близко от меня, поняли, что мне предстоит неприятный разговор, и настороженно посматривали в мою сторону.

– Вы нас одурачили, – сказал Гомбрич. – Наверное, празднуете победу?

– Извините, не понимаю, что вы имеете в виду…

– Не надо, мистер Престон, – прервал меня Гомбрич. – Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. И надеюсь, у вас достанет ума внимательно выслушать то, что я намерен сообщить. Мистер Бруно Фулгер крайне огорчен тем, что сегодня произошло, так же как и миссис Фулгер. Не воображайте, что мы не догадываемся, как вам удалось поднять шумиху в прессе. Вы выставили миссис Фулгер в нелепом свете, а жена мистера Фулгера не из тех, над кем можно безнаказанно потешаться. Даже после развода.

Я начал что-то объяснять в том духе, что наша статья представляет собой точное изложение сказанного Анастасией Фулгер, но Рудольф Гомбрич не дал мне закончить.

– Не перебивайте меня, мистер Престон. Вы крепко подставились, опубликовав ворованную фотографию миссис Фулгер, на которую у вас нет авторских прав и которую вы напечатали без разрешения издателя. Не притворяйтесь, что удивлены, нам все доподлинно известно, мистер Престон.

Я метнул взгляд на Микки Райса, но он его не заметил. Он все еще принимал поздравления по поводу номера.

– К чему вы клоните, мистер Гомбрич?

– В настоящий момент мистер Фулгер оценивает сложившуюся ситуацию. Однако имейте в виду, мой клиент не из тех, кто легко прощает выпады против него. И он не прощает обидчиков.

– Вы мне угрожаете?

– Не угрожаю, но вежливо предупреждаю.

После этого звонка вечеринка завяла. Может быть, дело было не в звонке, но так или иначе я почувствовал, что на нас пала какая-то тень, и прежняя веселость уже не вернулась.

Последние два года мое настроение часто подвергается резким перепадам, наверное, на меня здорово подействовал разрыв с семьей. Подъем духа вдруг сменяется тяжелым унынием. Я не придаю этому серьезного значения, подумаешь – обыкновенная депрессия, связанная с переутомлением.

Я направился домой. Внезапно на меня накатила усталость. Квартира показалась мне холодной и какой-то нежилой, и мне захотелось, чтобы рядом оказался кто-то близкий. Я позвонил Анне, но у нее был включен автоответчик, и я оставил послание о том, как хорошо продается номер, пожелал удачи в завтрашнем интервью с Эрскином Гриром и обещал перезвонить, чтобы договориться о встрече в «Дорчестере». Минуту-другую я постоял у окна, глядя на реку. Она была слишком бурной для июня. Потом, не опуская штор, отправился спать.

Я превратил свои свидания с Кэзи в приятное времяпрепровождение, до минимума сведя общение с Салли. Я приезжаю в наш старый дом на Клэпхем Коммон в десять, паркую машину, оставляя включенными задние фары, и подхожу к дверям. Мне все еще странно нажимать на кнопку звонка собственного дома. Салли обычно ждет меня к этому часу, и я слышу ее голос: «Кэзи! Быстренько! Папа уже здесь!», а потом топот ножек по лестнице – ко мне спускается моя дочь.

Надо отдать Салли должное, она ничуть не старается настроить девочку против меня. Внешне все выглядит очень цивилизованно, очень разумно, мы ведем себя благопристойно – все ради дочери.

– Туфли надела, киска? Давай, поторапливайся, папа ждет.

Салли суетится вокруг Кэзи, помогая одеться. Потом препоручает ее мне, и мы начинаем наше еженедельное путешествие.

Я стою в холле. Мы вместе покупали столик для прихожей, когда только что поженились, но теперь он мне совсем не нравится. Сейчас я бы такой не купил.

В гостиной все выглядит точно так же, как всегда. Те же чехлы на стульях, те же лампы. Единственное, что изменилось, – нет наших свадебных фотографий. Их место заняли фотографии Кэзи. Одна из них, в овальной рамке, сделана в новой школе.

– Все в порядке? – спрашиваю я Салли.

– Отлично, – отвечает она. – Не знаю, что вы сегодня собираетесь делать, но если ты повезешь ее в детский зоопарк в Баттерси, пожалуйста, не води ее в террариум. Прошлый раз она заснуть не могла, а потом ей снились кошмары.

– Договорились, – бодро говорю я. – Пропустим ее излюбленное место.

– Я серьезно, Кит. Не тебе ведь сидеть с ней целую ночь. Она правда пугается.

– Понял.

Мы вышли на улицу, я перенес из «Рено» Салли детское кресло и закрепил его на сиденье в своем «БМВ». Как всегда, ремни никак не желали застегиваться.

Салли и Кэзи стояли на тротуаре, наблюдая, как я сражаюсь с ремнями. Салли в синих джинсах, голубом пуловере и с голубым шарфом. Волосы у нее белокурые, коротко стриженные. Она недавно подстриглась.

– Потом опять пристегнешь к моей машине, ладно? – попросила Салли. – В прошлый раз забыл.

– Обязательно.

Наконец я справился с ремнями, и Кэзи залезла в машину.

– Я сама пристегнусь, – гордо заявила она. Крохотные пальчики захлопотали с пряжками, и через минуту все было готово.

– Молодец, Кэзи, – похвалил я.

Салли просунулась в заднюю дверь, поцеловала Кэзи и бросила на сиденье пластиковый пакет. «Запасные кеды, салфетки, свитер. Не забудь все назад принести, Кит».

Мы приехали в Баттерси-парк и поставили машину под деревом у буддистского храма. Баттерси – мой любимый лондонский парк. Ребенком я жил недалеко отсюда, за рекой, и приходил в парк по мосту Принца Альберта каждый день. Тогда здесь был грандиозный аттракцион, он назывался «Прогулка по деревьям» – деревянный помост, протянутый сквозь ветви сикомор. С ним связано одно из самых ранних впечатлений моего детства. Я бегу по деревянной дорожке, а мама кричит вслед, чтобы я смотрел под ноги. Этого аттракциона уже давно нет, но нежность к парку у меня осталась.