— Если мы возьмем извозчика, я успею выкурить сигару.

— Конечно, — сказал Грамотей. — Хитруша не боится запаха табака.

— В таком случае, я выйду на минутку, чтобы купить их, — молвил Родольф, вставая из-за стола.

— Не утруждайте себя понапрасну, — заметил Грамотей. — Хитруша сходит за ними…

Родольф сел на прежнее место.

Грамотей разгадал его намерения.

Сычиха вышла из кабинета.

— Какая у меня хорошая хозяюшка, а? — заметил негодяй. — И до чего ж покладистая! Ради меня она пойдет в огонь и в воду.

— Кстати насчет огня, здесь, черт возьми, не жарко, — заметил Родольф и спрятал обе руки под блузой.

Продолжая разговаривать с Грамотеем, он незаметно вынул из своего жилетного кармана карандаш с клочком бумаги и торопливо набросал несколько слов, стараясь, чтобы буквы не наскакивали друг на дружку, так как писал он под блузой, вслепую.

Проницательность Грамотея удалось обмануть, оставалось передать записку по назначению.

Родольф встал, машинально подошел к окну и стал тихонько напевать что-то, барабаня пальцами по стеклу.

Грамотей тоже заглянул в окно и небрежно спросил Родольфа:

— Что за мотив вы наигрываете?

— «Ты не получишь моей розы».

— Красивый мотив… Хотелось бы только знать, не заставит ли он обернуться прохожих.

— На это я не претендую.

— Вы неправы, молодой человек, ибо с большим мастерством стучите по стеклу. Да, вот что пришло мне в голову… Сторож того дома по аллее Вдов, вероятно, парень решительный. Если он будет сопротивляться… У вас есть только пистолет… и стреляет он громко, тогда как такой инструмент, как мой (и он показал Родольфу рукоятку своего кинжала), бесшумен и никого не привлечет.

— Как, вы хотите убить сторожа?! — воскликнул Родольф. — Если таково ваше намерение… позабудем об этой затее… ничего еще не сделано… не рассчитывайте на меня.

— А если он проснется?

— Мы убежим…

— Вот оно что, я вас плохо понял; всегда лучше договориться заранее… Значит, речь идет лишь о краже со взломом.

— Да, только об этом.

— Хорошо, будь по-вашему…

«А так как я не отойду от тебя ни на шаг, — подумал Родольф, — тебе никого не удастся убить».

Сычиха вернулась в кабинет с сигарами.

— Мне кажется, что дождь перестал, — сказал Родольф, раскуривая сигару, — не пойти ли нам самим за извозчиком, чтобы размяться?

— Как это перестал? — воскликнул Грамотей. — Вы что, ослепли?.. Неужели вы думаете, что я подвергну Хитрушу опасности простудиться… рискну ее столь драгоценной жизнью… и испорчу ее превосходную новую шаль?..

— Ты прав, муженек, на улице собачья погода!

— Сейчас придет служанка, и, расплатившись, мы пошлем ее за извозчиком.

— Вот самые разумные слова, которые вы сказали до сих пор, молодой человек, и прокатимся в сторону аллеи Вдов.

Вошла служанка. Родольф дай ей сто су.

— Ах, сударь… вы злоупотребляете… я не потерплю! — воскликнул Грамотей.

— Полноте!.. Придет и ваш черед.

— Хорошо, я подчиняюсь… но с условием, что угощу вас на славу в кабаке на Елисейских полях… это лучшее местечко из всех мне известных.

— Ладно, ладно… согласен.

Расплатившись со служанкой, компания направилась к двери. Родольф хотел выйти последним из уважения к Сычихе. Грамотей не допустил этого и последовал за ним, не упуская из виду ни одного его движения. У тамошнего ресторатора была также распивочная. Среди посетителей выделялся угольщик с перепачканным лицом, в широкополой шляпе, надвинутой на глаза; он как раз расплачивался у стойки за выпитое вино, когда появилась наша троица. Несмотря на неусыпный надзор Грамотея и одноглазой, Родольф, шедший впереди омерзительной супружеской четы, успел обменяться быстрым, едва уловимым взглядом с Мэрфом, когда садился на извозчика.

Дверца кареты была открыта, Родольф задержался, твердо решив, что на этот раз пропустит своих спутников, ибо угольщик незаметно приблизился к нему.

В самом деле, Сычиха села первая, правда, после всяких отговорок; Родольфу пришлось последовать за ней, ибо Грамотей сказал ему на ухо:

— Вы что ж, хотите, чтобы я окончательно разуверился в вас?

Когда Родольф был уже в карете, угольщик, посвистывая, вышел за порог двери и с удивлением, с беспокойством взглянул на Родольфа.

— Куда поедем, хозяин? — спросил кучер.

Родольф ответил громким голосом:

— На аллею…

— Акаций, в Булонский лес, — крикнул Грамотей, перебивая Родольфа, и прибавил: — Мы вам хорошо заплатим.

Дверца кареты захлопнулась.

— Как, черт подери, могли вы сказать, куда мы едем, в присутствии всех этих зевак?! — сказал Грамотей. — Если завтра все будет открыто, такое показание может нас погубить. Ах, молодой человек, молодой человек, как вы неосторожны!

Лошади тронули.

— Правда, я не подумал об этом. Но из-за моей сигары вы прокоптитесь здесь, как селедки. Что, если нам открыть окошко?

И, не мешкая, Родольф искусно выпустил из рук тоненькую, тщательно свернутую бумажку, ту самую, на которой он успел нацарапать несколько слов в кабаке… У Грамотея был такой зоркий глаз, что, несмотря на полную невозмутимость Родольфа, он, вероятно, уловил в его взгляде проблеск торжества, ибо, просунув голову в дверцу кареты, крикнул извозчику:

— Стой!.. Стой!.. Кто-то догоняет нас.

Родольф внутренне содрогнулся, но тоже крикнул «стой!».

Карета остановилась. Извозчик обернулся и посмотрел назад.

— Нет, хозяин, там никого нет, — сказал он.

— Я сам хочу убедиться в этом, черт подери! — вскричал Грамотей и спрыгнул на мостовую.

Никого не увидев, ничего не заметив, так как за это время извозчик успел проехать несколько шагов, Грамотей решил, что ошибся.

— Вы будете смеяться надо мной, — сказал он, садясь в карету, — сам не знаю почему, но мне показалось, что кто-то едет за нами.

Тут извозчик свернул на поперечную улицу.

Дело в том, что Мэрф, с самого начала не спускавший глаз с извозчичьей кареты, заметил маневр Родольфа, мигом подбежал к бумажке, попавшей в расщелину мостовой, и схватил ее.

Через четверть часа Грамотей сказал извозчику:

— Вот что, любезный, мы изменили решение: на площадь Мадлен!

Родольф с удивлением взглянул на него.

— Видите ли, молодой человек, с этой площади можно отправиться куда угодно. В случае, если нас побеспокоят, показания кучера не будут иметь никакой цены.

В ту минуту, когда извозчик подъезжал к заставе, высокий темнолицый мужчина в длинном светлом рединготе, со шляпой, надвинутой на глаза, промчался по дороге на великолепной охотничьей лошади, поражавшей быстротой своего хода.

— Какая великолепная лошадь и какой превосходный всадник! — сказал Родольф, высунувшись из окна кареты и провожая взглядом Мэрфа (ибо это был он). — И как прекрасно скачет этот полный человек.

— К сожалению, он так стремительно проехал мимо, — сказал Грамотей, — что я его не заметил.

Родольф весьма ловко скрыл свою радость: очевидно, Мэрф расшифровал написанную чуть ли не иероглифами записку. Грамотей, убедившись, что за извозчиком никто не следует, решил последовать примеру Сычихи, которая дремала или, скорее всего, притворялась, что дремлет.

— Извините меня, молодой человек, но движение кареты всегда оказывает на меня какое-то странное действие: усыпляет, как ребенка, — сказал он Родольфу.

Под предлогом своего мнимого сна разбойник хотел понаблюдать, не выдаст ли их спутник своего волнения.

Родольф разгадал эту хитрость.

— Я рано встал сегодня утром; мне хочется спать… я тоже попробую уснуть, — ответил он и закрыл глаза.

Вскоре громкое дыхание Грамотея и Сычихи, которые храпели в унисон, настолько обмануло Родольфа, что он чуть приподнял веки.

Но, несмотря на свой храп, Грамотей и Сычиха держали глаза открытыми и обменивались какими-то тайными знаками с помощью пальцев, как-то странно переплетенных на их ладонях. Этот символический язык мигом прекратился. Обнаружив по какому-то еле заметному признаку, что Родольф не спит, разбойник воскликнул со смехом: