Родольф предложил Хохотушке руку, и они вышли из дома к бульвару Тампль.

Ночью шел снег, а потом задул очень холодный ветер; обычно слякотная мостовая стала почти сухой. Хохотушка и Родольф направились к огромному и единственному в своем роде базару, который называли «Тампль». Девушка опиралась на руку своего кавалера и откровенна льнула к нему, как будто их давно уже связывала интимная интрига.

— Ну какая она смешная, эта мамаша Пипле! — заметила гризетка.

— Ей-богу, соседушка, по-моему, она права — ответил Родольф.

— А в чем она права, сосед?

— Она сказала: «Да здравствует боже!»

— Ну так что?

— Вот и я так же думаю…

— Не понимаю…

— Я бы тоже хотел воскликнуть: «Да здравствует любовь», но… с вами, и пошел бы… куда вы меня поведете.

— Верю вам, вы не очень упрямы.

— Что же в том плохого? Ведь мы соседи!

— Если бы не были соседями, я бы не вышла с вами вот так, под ручку.

— Значит, я могу надеяться?

— На что надеяться?

— Что вы меня полюбите.

— Я вас уже люблю.

— В самом деле?

— Это ведь очень просто: вы добрый и веселый. Хоть и сами бедны, вы делаете все, что можете, для несчастных Морелей, взывая к богачам, чтобы они сжалились над бедняками; у вас хорошее лицо и вежливое обхождение, а мне это приятно и льстит мне: кто подает мне руку, тот получает мою. Я думаю, достаточно причин полюбить вас.

Хохотушка весело рассмеялась и вдруг воскликнула:

— Посмотрите на эту толстушку, вот ту, в ее сапожках на меху! Похоже, она тащит на ногах двух кошек без хвоста!

И она снова расхохоталась.

— Я предпочитаю смотреть на вас, милая соседка. Я так счастлив, что вы меня уже полюбили.

— Я вам говорю это, потому что так оно и есть. Если бы вы мне не нравились, я бы вам тоже это сказала. Я никогда никого не обманывала и не была кокеткой-притворяхой. Когда кто-то мне нравится, я это сразу говорю…

Внезапно остановившись перед лавкой старых вещей, гризетка воскликнула:

— Ох, посмотрите на эти грубые часы с маятником и на эти две прекрасные вазы! Я уже отложила три ливра и десять су — они у меня в копилке. Лет через пять-шесть я смогу купить себе такие же.

— Значит, вы даже откладываете? А сколько же вы зарабатываете, соседушка?

— Самое малое тридцать су в день, а иногда и сорок. Но я рассчитываю только на тридцать, так будет осторожнее, и трачу не больше, — ответила Хохотушка с такой серьезностью, словно речь шла, о равновесии государственного бюджета.

— Но как же вы можете жить на тридцать су в день?

— Рассчитать не долго… Хотите, я расскажу вам, сосед? Похоже, вы мот по натуре, так это вам будет примером.

— Да что вы, соседушка!

— Мои тридцать су в день — это значит сорок пять франков в месяц, не так ли?

— Правильно.

— Из них двенадцать франков уходит за комнату и двадцать три на еду.

— На еду… двадцать три франка?

— О господи, ну примерно столько! Признайтесь, что для такой крохотули, как я, и это слишком много. Кстати, я себе ни в чем не отказываю.

— Маленькая лакомка!

— И включите сюда моих чижиков.

— Да, понятно, если вас трое, то это уже и так разорительно. Но расскажите подробнее… чтобы я мог поучиться.

— Так слушайте: фунт хлеба — это четыре су, на два су молока, на четыре су зимних овощей, а летом — фрукты и салат; обожаю салат, его легко приготовить и он не пачкает руки; значит, это шесть су; на три су масла сливочного или оливкового и еще немного уксуса для приправы — итого тринадцать! И еще — ведро чистой воды — это роскошь, которую я себе позволяю, с вашего разрешения, значит, уже пятнадцать су… Прибавьте к этому два-три су в неделю на конопляное семя и птичью смесь для моих чижей, чтобы их порадовать, а обычно они клюют хлебный мякиш, размоченный в молоке, — и все на двадцать су, двадцать три франка в месяц, ни больше, ни меньше.

— И вы совсем не едите мяса?

— Мяса? Да ведь оно же стоит десять — двенадцать су за фунт! Я о нем и не думаю. А потом, когда оно варится, от него такой запах, вся комната пропахнет… А вот молоко, овощи, фрукты можно приготовить быстро. Знаете, что я больше всего люблю? Это так просто, я так вкусно это готовлю!

— Что же это за блюдо?

— Я кладу желтенькие чистенькие картошечки на противень — и в печку, а когда они испекутся, я их растолку, добавлю немного масла, чуть-чуть молока и щепотку соли, и… это пища богов! Если будете вести себя хорошо, я вас угощу.

— Если вы все приготовите вашими прелестными ручками, это, наверное, будет восхитительно. Но постойте, соседушка, давайте посчитаем… У нас уже вышло двадцать три франка на еду и двенадцать франков за комнату, итого тридцать пять франков в месяц…

— Чтобы дойти до сорока пяти или пятидесяти франков, которые я зарабатываю, мне остается потратить еще десять — пятнадцать франков на дрова и на масло для лампы зимой, и еще на одежду и на стирку, то есть на мыло, потому что, кроме простыней, я все стираю сама, — это тоже моя роскошь! Если бы я все отдавала прачке, я бы осталась голой! А я сама стираю, и глажу очень даже неплохо, и обхожусь! За пять зимних месяцев у меня уходит пять с половиной охапок дров и масла для лампы на четыре-пять су, значит, всего примерно восемьдесят франков в год на тепло и свет.

— Таким образом, у вас остается в лучшем случае сто франков, чтобы одеваться?

— Да, и прибавьте еще к этому сэкономленные три франка и десять су.

— Но ваши платья, ваши ботиночки, этот прелестный чепчик?

— Мои чепчики? Я их надеваю, только когда выхожу, и они меня не разорят, потому что я их шью сама. А дома — зачем мне чепчики с такой копной волос? А платья и ботиночки — разве нет рядом Тампля?

— Ах да, благословенный Тампль! Значит, вы там находите…

— Превосходные платья, и очень красивые. Представьте, знатные дамы завели обычай дарить свои старые платья горничным… Когда я говорю «старые», это значит, что они поносили их с месяц-другой, да и то разъезжали в каретах, а горничные тут же их продают в Тампле… почти даром. Вот, глядите, на мне платье превосходной шерсти цвета коринфского винограда. Мне оно обошлось всего в пятнадцать франков, а стоило не меньше шестидесяти, и оно почти не ношенное. Я его подогнала по себе и надеюсь, оно мне делает честь.

— Это вы ему делаете честь, соседушка!.. Однако со всеми чудесами вашего Тампля я начинаю понимать, как вы можете одеваться всего на сто франков в год.

— Трудно поверить, правда? Там продают чудные летние платьица всего за пять-шесть франков, полуботиночки, ну вот как у меня, почти новенькие, за два или три франка. Поглядите, они как на меня пошиты! — воскликнула Хохотушка, останавливаясь и показывая в самом деле отлично обутую ножку.

— Ножка прелестная, ничего не скажешь, на такую, наверное, нелегко найти туфельки… Но если вы мне скажете, что в этом Тампле продают и детскую обувь…

— Ох, какой же вы льстец, сосед. Но признайтесь все-таки, что маленькая, одинокая и разумная девушка может прожить и на тридцать су в день! Надо, правда, сказать, что эти четыреста пятьдесят франков, которые я получила, выходя из тюрьмы, мне очень помогли устроиться… Когда люди видели комнатку со всей этой мебелью, они доверяли мне и давали работу на дом. Но не сразу, не сразу. По счастью, у меня еще оставались деньги, и я могла прожить три месяца и без работы.

— У вас такое озорное личико, и кто бы подумал, что у вас столько рассудительности и расчета?

— Господи, когда ты одна на всем белом свете и когда не хочешь ни от кого зависеть, приходится быть расчетливой и, как говорят, вить свое гнездо.

— А ваше гнездышко прелестно!

— Правда? Ведь, в конце концов, я себе ни в чем не отказываю. Даже за комнату плачу больше, чем могла бы. И птички у меня, и летом две вазочки с цветами на моем камине, и цветочки в ящиках на подоконниках и в клетке у чижиков. И при всем при том, как я уже вам говорила, у меня уже были три франка и десять су в моей копилке, чтобы я могла когда-нибудь купить полный набор для моего камина.