— Да, я напишу…

— Прощайте, мой достойный и добрый советчик!

— Ах, вы, светские люди, просто не знаете, как сложно и неприятно порой брать подобные суммы на сохранение. Ведь это такая ответственность! Откровенно скажу вам, нет ничего хуже репутации искреннего и честного человека, которая навлекает на тебя только лишние заботы!

— И восхищение всех добрых людей!

— Помилуй бог! Я надеюсь получить награду, которую, может быть, заслужил, не от людей, а от всевышнего, — ответил Ферран с ханжеским смирением.

Едва графиня д’Орбиньи удалилась, ее место заняла Сара Мак-Грегор.

Сара вошла в кабинет нотариуса с обычным своим хладнокровием и уверенностью. Жак Ферран не знал ее, не знал цели ее визита и рассматривал ее особенно пристально, надеясь одурачить еще одну жертву. Он смотрел на графиню очень внимательно и, несмотря на холодную невозмутимость этой женщины с мраморным лицом, заметил легкое подрагивание бровей, которое, видимо, выдавало сдержанное смущение.

Нотариус поднялся со своего кресла, пододвинул стул, жестом пригласил Сару сесть и сказал:

— Вы просили принять вас сегодня, сударыня; вчера я был очень занят и смог ответить вам только утром. Тысячу раз прошу прощения.

— Я хотела встретиться с вами по делу чрезвычайной важности. Ваша репутация честного, доброго и отзывчивого человека позволяет мне надеяться, что мой приход к вам будет не напрасным…

Нотариус слегка поклонился.

— Я знаю, сударь, что ваша скромность не требует доказательств. Вы умеете хранить тайны.

— Это мой долг, сударыня.

— Вы человек суровый и неподкупный.

— Да, сударыня.

— И тем не менее, если бы я вам сказала: от вас, сударь, зависит вернуть жизнь, да что жизнь… вернуть рассудок несчастной матери, найдется у вас смелость отказаться?

— Уточните факты, и я вам отвечу.

— Примерно пятнадцать лет назад, в конце декабря тысяча восемьсот двадцать четвертого года, один человек, тогда еще молодой, в глубоком трауре, пришел к вам и предложил взять на сохранение сумму в сто пятьдесят тысяч франков, которую хотели поместить на безымянный счет в пользу трехлетнего ребенка, родители которого желали остаться неизвестными.

— Что же дальше? — спросил нотариус, избегая утвердительного ответа.

— Вы согласились взять эти деньги и распорядиться ими так, чтобы ребенку была обеспечена пожизненная рента в восемь тысяч франков; половину этой суммы следовало пустить в оборот, чтобы затем вернуть ее девочке, когда она достигнет совершеннолетия, другую половину следовало вручить тому, кто о ней будет заботиться.

— Далее, сударыня?

— Примерно через два года, — говорила Сара, с трудом сдерживая волнение, — двадцать восьмого ноября тысяча восемьсот двадцать шестого года ребенок умер.

— Прежде чем продолжать этот разговор, я должен спросить, какое отношение вы имеете к этому делу?

— Мать этой маленькой девочки… моя сестра.[107] В доказательство моих слов я имею свидетельство о смерти несчастной девочки, письма человека, который о ней заботился, и обязательство одного из ваших клиентов, которому вы ссудили пятьдесят тысяч экю, чтобы он вложил их в свое дело.

— Покажите эти документы, сударыня.

Предельно удивленная, что ей не верят на слово, Сара вынула из сумочки многочисленные бумаги, которые нотариус внимательно просмотрел.

— Что ж, чего вы теперь желаете? Свидетельство о смерти в полном порядке, а пятьдесят тысяч экю перешли к моему клиенту, некоему Пти-Жану, после смерти ребенка: это одно из условий риска по обеспечению пожизненной ренты, о чем я предупредил господина, который поручил мне это дело. Что касается доходов с этой суммы, я их регулярно выплачивал до смерти ребенка.

— Вы действовали по закону, и я рада это признать. Женщина, которой был доверен ребенок, тоже имела все права на нашу признательность, она искренне заботилась о нашей маленькой племяннице.

— Это святая истина. Меня так тронуло поведение этой женщины, что, когда она осталась без места после смерти ребенка, я взял ее к себе, и она до сих пор служит у меня.

— Госпожа Серафен служит у вас?

— Вот уже четырнадцать лет, она моя экономка. И я не могу ею нахвалиться.

— В таком случае, она может оказать нам большую помощь… если вы согласитесь удовлетворить мою просьбу, которая может показаться вам странной, даже на первый взгляд незаконной. Но когда вы узнаете причины…

— Незаконная просьба? Я думаю, вы на это не способны, точно так же, как и я не способен ее выслушать.

— Я знаю, что вы далеко не тот человек, к которому можно обратиться с подобной просьбой, но вся моя надежда… единственная надежда на ваше милосердие. В любом случае, могу я рассчитывать на вашу скромность?..

— Да, сударыня.

— Итак, продолжаю. Смерть девочки была для матери таким страшным ударом, что она до сих пор не может оправиться от горя и отчаяния, даже спустя четырнадцать лет. Сначала мы боялись за ее жизнь, теперь — за ее рассудок.

— Бедная мать! — со вздохом сказал Ферран.

— Да, несчастная мать, ибо она могла только краснеть от стыда, пока не потеряла своего ребенка. Но теперь обстоятельства изменились, и моя сестра, если бы ее дочь осталась в живых, могла бы законным образом удочерить ее, никому не говоря об этом, и больше не расставаться с нею. Тем более что к ее постоянным угрызениям совести прибавились новые печали, и мы боимся, что она в любой момент может утратить разум.

— К сожалению, тут ничего нельзя поделать.

— Нет, можно, сударь…

— О чем вы говорите?

— Представьте, что несчастной матери скажут: мы думали, ваша дочь умерла, но это не так, и женщина, которая о ней заботилась, когда она была совсем маленькой, может это подтвердить.

— Такая ложь была бы слишком жестокой, сударыня! Зачем внушать тщетную надежду несчастной матери?

— Но представьте, что это не просто ложь! Представьте, что такая надежда может осуществиться!

— Каким чудом? Если бы для этого нужно было присоединить мои молитвы к вашим, я бы помолился вместе с вами от чистого сердца, поверьте мне, сударыня… Но, к сожалению, свидетельство о смерти составлено по всем правилам.

— Ах, я это знаю, ребенок умер. И все же, если вы согласитесь, это непоправимое несчастье можно будет поправить.

— Вы говорите загадками, сударыня.

— Хорошо, я выскажусь яснее. Если моя сестра завтра вновь обретёт свою дочь, она не только возродится к жизни, но и сможет выйти замуж за отца своей девочки, за человека, который сегодня так же свободен, как и она. Моя племянница умерла в возрасте шести лет. Родители расстались с ней, когда она была еще младенцем, и не сохранили о ней никаких воспоминаний… Представьте, что мы найдем девушку семнадцати лет, — моей племяннице сейчас было бы столько же. Девушку, каких сейчас множество, сироту, оставленную родителями… И мы скажем моей сестре: «Вот ваша дочь, ибо вас обманули, из каких-то важных соображений ее выдали за умершую, но она осталась жива. Женщина, которая ее воспитала, и всеми уважаемый нотариус могут подтвердить, что это она…»

Жак Ферран долго не прерывал графиню, но тут он вскочил и воскликнул с возмущенным видом:

— Довольно, довольно, сударыня! О, какая низость!

— Сударь!

— И вы осмелились предложить это мне, предложить мне… подмену ребенка, уничтожение свидетельства о смерти… наконец, соучастие в преступлении! Первый раз в моей жизни мне наносят подобное оскорбление… На я этого не заслужил, видит бог, и вы это знаете!

— Но кому это повредит, сударь? Моя сестра и человек, за которого она хочет выйти замуж, вдовеют, и у них нет детей… Оба горько сожалеют о погибшей дочери. Обмануть их? Наоборот, это значит вернуть им счастье и жизнь, а заодно обеспечить счастливую участь какой-нибудь бедной, покинутой девушке… Это благородное и милосердное дело, а вовсе не преступление.