Билл засмеялся.

— Бедный Моррисон! Я совсем про него забыл. Понимаете, я ему сдал свою квартиру в Олбэни. Он пишет книгу, ему нужен покой. Это показывает…

— Мистер Бэйтс!

— Да?

— Возможно, вы не хотели меня обидеть. Скорей всего, вы хотели помочь, но… разве вы не видите, как вы меня Унизили? Вы обошлись со мной как с ребенком, сунули мне леденец успеха, чтобы я не плакала. Да вы!..

Билл рылся в кармане.

— Могу я прочитать вам одно письмо? — спросил он.

— Письмо?

— Короткое, от моего агента. Он пишет: «Сэр» — это я, не «Дорогой Билл», заметьте, а «Сэр». Так вот: «Сэр, я рад сообщить Вам, что за Вашу картину „Мальчик с Кошкой" мне предложили сегодня утром десять (10) гиней. Согласны ли Вы на эту цену?»

— Да? — тоненьким голосом сказала Аннет.

— Я был настолько обрадован этой необычайной удаче, что решил познакомиться с покупателем. Им оказалась некая мисс Браун, которая живет в Бейзуотере. Ее там не оказалось, чего не скажешь об одной из ваших учениц. Я спросил, не ждет ли она посылки, и она сообщила мне, что получила от вас письмо, где вы обещаете за этой посылкой зайти.

Аннет закрыла лицо руками.

— Уходите!

— Помните рассказ про людей на острове, которые стирали друг другу белье? — спросил он.

— Уходите! — крикнула Аннет.

— Я всегда думал, — продолжал он, — что это их сближало… привязывало друг к другу.

— Уходите!

— Я не хочу уходить. Я хочу остаться и услышать, что вы выйдете за меня замуж.

— Пожалуйста, уходите. Мне надо подумать.

Она услышала, как он повернулся, закрыл дверь и отправился наверх. Вскоре раздались его шаги по паркету. Он ходил из угла в угол, монотонно и нетерпеливо, как зверь в клетке.

Аннет слушала. Шаги не прекращались.

Внезапно она встала, быстро взяла шест для занавесок, на секунду остановилась в нерешительности — и трижды постучала в потолок.

Часы пробили пять, — с живостью, как будто бы время было деньгами. Руфь Уорден встала из-за стола и, надев шляпу, вышла в приемную, где месье Гандино встречал посетителей. Месье Гандино был самым уродливым человеком в Ровиль-сюр-Мэр, владел он ломбардом, а Руфь служила ему с десяти до пяти в некоем смысле как секретарша. Ее обязанности были монотонными, но весьма несложными. Они заключались в том, чтобы уединенно и невидимо сидеть за толстым стеклом и вносить записи о ссудах в толстую книгу. Это занимало все ее время, так как Ровиль может похвастаться двумя казино, а совсем рядом — Монте-Карло. Дела шли хорошо, и хозяин нередко сочувственно качал головой или цокал языком, потому что в своем неофициальном качестве имел добрую душу и каждый раз вздрагивал, когда ему приходилось становиться очевидцем очередной трагедии, проходящей перед его официальным взором.

Он посмотрел, прищурившись, на Руфь, когда та появилась, и Руфь, взглянув на него, как обычно, почувствовала, что та печаль, которая почти непрерывно тяготила ее последнее время, на миг отступила. Особенность его лица заключалась в том, что оно вызывало веселье, — не насмешку, а, скорее, счастливую улыбку. Оно обладало тем неуловимым качеством, которое есть у Щелкунчика, — вероятно, благодаря неисчерпаемому оптимизму, который просвечивает сквозь грубые черты. Что бы там ни говорили, месье Гандино верил в людей.

— Вы уже уходите, мадемуазель?

По тому, что Руфь была в шляпе, направлялась к входной двери, и был тот час, когда она уходила с работы, любой бы посчитал такой вопрос излишним, но месье Гандино ни за что не упускал шанса поупражняться в английском.

— Вы не будете дожидаться своего доброго папу, который регулярно за вами заходит?

— Нет… не сегодня, месье Гандино. Пойду на свежий воздух, немного голова болит. Вы скажете отцу, что я ушла на Променад?

Когда дверь закрылась за ней, месье Гандино вздохнул. Ее печаль не ускользнула от его внимания. Ему было жалко ее, и на то была причина, потому что судьба обращалась с ней не очень ласково.

Если бы в один из тех моментов, когда мистер Юджин Уорден, добродушный и старый джентльмен, был готов мужественно признать, что он, в сущности, враг только самому себе, кто-нибудь намекнул ему, что он испортил жизнь своей дочери, это бы его сильно удивило. Подобная мысль никогда не приходила ему в голову. Он был один из тех восхитительных, безответственных, чудаковатых людей, чьи головы никогда не посещают подобные мысли.

На памяти своих старейших знакомых, отец Руфи не делал ничего, лишь мирно дрейфовал по жизни. Было время, когда он дрейфовал по Лондону, беря пищу из рук многострадального шурина. Но хотя кровь — не водица, как он любил замечать, ведя переговоры о получении очередного кредита, привязанность шурина имела свой предел. Пришел день, когда мистер Уорден с болью заметил, что его родственник утратил ту проворность, которую проявлял при его просьбах, а немного позже выдвинул ультиматум: мистер Уорден должен покинуть Англию, жить за границей и вести себя так, как будто такой страны нет на карте, и тогда скромное, но вполне приличное жалованье будет ему обеспечено. А нет — так нет. Ему выбирать.

Он выбрал. Он покинул Англию вместе с Руфью. Они поселились в Ровиле, а это — небеса обетованные для тех, кто живет на переводы от родственников.

Руфь поступила на службу почти автоматически. В скором времени по прибытии стало очевидно, что для человека с натурой мистера Уордена, проживающего рядом с двумя казино, его скудного жалованья явно недостаточно. Даже если бы Руфь не хотела работать, обстоятельства ее бы заставили. Но она давно хотела чем-нибудь заняться, и как только появилась вакансия в ломбарде, она за нее ухватилась. Работа была как раз для нее. Теория мистера Уордена заключалась в том, что именно в ломбарде женщина выудит лишний франк или даже два, когда представителю мужского рода в этом откажут. К тому же, постоянно проходя мимо, забегая и заглядывая туда, она получила почти официально заверенное право на любой вакантный пост.

С тех пор она и служила под знаменами месье Гандино.

Пятиминутная прогулка доставила ее на Променад дез Англэ, с его, по-видимому, вечной толчеей, гордостью Ровиля. Вечер был тихий и теплый. Солнце весело грело белые стены домов, яркие сады и два сверкающих казино. Но Руфь шла вяло, не обращая никакого внимания на весь этот блеск.

Посетители, отдыхавшие здесь зимой неделю-другую, склонны вспоминать по возвращении о рае земном, улучшенном заведениями для азартных игр. Но они — всего лишь посетители, их пребывание заканчивается, а у Руфи — нет.

Она услышала свое имя, повернулась и увидела отца, элегантного, как обычно.

— Что за вечер, моя дорогая! — сказал мистер Уорден. — Что за вечер! Вдохни запах моря!

Мистер Уорден, по всей видимости, был в приподнятом настроении. Он напевал песенку и покачивал тростью. Он часто щебетал что-то Биллу, жесткошерстному фокстерьеру, в котором, как и в хозяине, сочетались изысканность и легкое неприличие. Словом, мистер Уорден веселился.

— Я зашел в ломбард, но ты уже ушла. Гандино сказал мне, что ты здесь. Что за уродец этот Гандино! Но не плох, не плох. Он мне нравится. Мы немного поговорили с ним.

Приподнятое настроение легко объяснялось. Руфь знала своего отца, и предположила — впрочем, правильно, — что Месье Гандино, любезнейший из всех хозяев ломбарда, одолжил ему, так, неофициально, небольшую сумму.

— Гандино должен выступать на сцене, — продолжал мистер Уорден. — С таким лицом он бы сделал состояние. Не захочешь, а засмеешься. Как-то на днях…

Он не договорил. По соседству с его лодыжками Билл, фокстерьер, повстречал знакомого и под бравурный аккомпанемент пытался откусить ему голову. Знакомый, джентльмен неясной породы, с рвением жевал лапу Билла, как истинный гурман. Ирландский терьер, совершенно беспристрастный, пританцовывал вокруг и пытался укусить любого, кто ему подвернется, а два пуделя, прыгая в гущу событий и выпрыгивая из нее, подбадривали всех лаем.