— Э? — сказал он.

А мистер Кармайл, бросив вызов, очевидно, решил не останавливаться на достигнутом.

— Двадцать один мне уже исполнился, — сказал он. — Я финансово независим и поступлю так, как мне будет угодно.

— Подумай! — воззвал дядя Дональд, мучительно сознавая бесполезность своих слов. — Все взвесь!

— Я все обдумал.

— Твое положение в графстве…

— Я думал об этом

— Ты мог бы жениться, на ком пожелаешь.

— И женюсь.

— Значит, ты решительно собрался Бог-знает-куда за этой мисс Никак-не-запомню-как-ее-зовут.

— Да.

— А ты подумал, — важно осведомился дядя Дональд, — о своем долге перед Семьей?

Терпение Брюса Кармайла лопнуло, и он камнем пошел ко дну, опустившись до совершенно Рыжиковой прямоты.

— О, к черту Семью! — воскликнул он.

Повисла тягостная пауза, которую нарушил облегченный вздох кресла, из которого вылез дядя Дональд.

— Ну, после такого, — сказал он, — говорить с тобой не о чем.

— Вот и хорошо! — грубо ответил потерявший всякий стыд мистер Кармайл.

— Только учти, если вернешься с такой женой, встречу на Пиккадилли — не поздороваюсь. Так и знай!

Он двинулся к двери. Брюс Кармайл смотрел себе под нос. Момент был напряженный.

— Как, — спросил дядя Дональд, взявшись за дверную ручку, — ты сказал, оно называется?

— Что называется?

— Виски.

— «О'Раферти», особое

— А где купил?

— На Оксфорд-Стрит у «Бильби».

— Надо записать, — сказал дядя Дональд.

— И после всего, что я для нее сделал, — сказал мистер Реджинальд Крэкнелл дрожащим от жалости к себе голосом. В глазах у него стояли слезы (результат душевных мук и неумеренных возлияний на своем знаменитом складе), — после всего, что я для нее сделал, она меня бросила.

Салли не ответила. Оркестр в «Цветнике» играл на совесть, так что соревноваться с ним охоты не возникало, кроме того, ей было очень трудно попадать в такт беспорядочным па мистера Крэкнелла, так что все ее внимание было поглощено этим. Спотыкаясь, они маневрировали возле столика, за которым восседала мисс Хобсон, с холодным высокомерием наблюдая за всеобщим весельем. Новая повелительница «Цветника» была одета в черное с золотом и вид имела поистине королевский, так что охваченный тоской мистер Крэкнелл сглотнул слезу, пытаясь поймать ее взгляд.

— Если бы я сказал вам, — простонал он в ухо Салли, — сколько… Что это было, ваша нога? Извините! Ничего сегодня не соображаю… Если бы я сказал вам, сколько я потратил на эту женщину, вы бы не поверили. И после всего этого она меня бросает. А все из-за того, что мне не понравилась ее шляпка. Неделю уже со мной не разговаривает, к телефону не подходит. А ведь я был прав. Шляпка-то премерзкая. Совсем ей не идет. Но, — мрачно подытожил мистер Крэкнелл, — таковы женщины.

Салли сдавленно вскрикнула, когда он наступил ей ногу, которую она не успела вовремя убрать с дороги. Мистеру Крэкнеллу показалось, что это крик протеста в твет на столь огульные обвинения, и галантно попытался загладить вину.

— Я не про вас, — сказал он. — Вы не такая. Я понял это с первого взгляда. Вы добрая. Потому я вам и рассказываю все это. Вы разумная девушка с широкими взглядами, вы можете понять. Я все делал для нее. Я устроил ее сюда — вы не поверите, сколько ей платят. Я поставил спектакль с ней в главной роли. Видите жемчуг у нее на шее? Я подарил. А она со мной не разговаривает. Из-за какой-то шляпки. Видели бы вы эту шляпку, вы бы со мной согласились. Ведь вы разумная девушка с широкими взглядами и понимаете в шляпках. Не знаю, что и делать. Прихожу сюда каждый вечер. — Салли была в курсе. Она часто видела его, однако лишь сегодня Ли Шенстайн, церемониймейстер-джентльмен, подсунул Крэкнелла ей. — Я прихожу сюда каждый вечер и танцую возле ее столика, а она на меня даже не посмотрит. Что, — спросил мистер Крэкнелл, и слезы хлынули из его выцветших глаз, — вы бы сделали на моем месте?

— Не знаю, — честно призналась Салли.

— Вот и я. Я подумал, вы знаете, ведь вы разумная, с широкими взглядами… То есть, я не знаю… Сегодня последний раз попытаюсь. Умеете хранить секреты? Никому не скажете? — спрашивал он настойчиво, — Ну, конечно, не скажете, ведь вы разумная… У меня для нее есть маленький подарок. Подарю ей. Маленький подарочек. Это ее смягчит, как вы думаете?

— Лучше подарить большой.

Мистер Крэкнелл в тревоге брыкнул ногой.

— А я и не подумал. Наверное, вы правы. Но теперь уже поздно. Хотя, кто знает. Или нет? Как вы считаете?

— Да, — ответила Салли.

— Вот именно, — сказал мистер Крэкнелл.

Оркестр разразился барабанной дробью, лязгнул тарелками и замолчал. Мистер Крэкнелл посреди зала слабо хлопал в ладоши. Салли скользнула к себе за столик. Ее бывший партнер, пошарив вокруг неуверенным взглядом, словно что-то потерял, но никак не вспомнит что, зигзагами направился к своему месту. Вновь стали слышны разговоры, которые заглушала музыка. Горячий спертый воздух был наполнен голосами; и Салли, прижав к глазам ладони, вновь почувствовала, что у нее болит голова.

Почти месяц прошел с тех пор, как она вернулась к мистеру Абрахамсу. Безрадостный долгий месяц, череда тоскливых одинаковых дней, когда жизнь больше походила на дурной сон. Словно в ночном кошмаре ее, казалось, разлучили со всеми, кого она любила. Вот уже несколько недель она не видела ни одного знакомого лица. Никто из прежних друзей по пансиону ей не встречался. Филлмор, без сомнения, терзаемый угрызениями совести, заходить перестал. Рыжик устраивал свою жизнь где-то на южном побережье Лонг-Айленда.

Она опустила руки, открыла глаза и оглядела зал. Народу, как обычно, было полно. «Цветник» был одним из многих заведений подобного рода, которые оказались на гребне популярности в охваченном танцевальным бумом Нью-Йорке; и поскольку, как говорил его собственник, место это было приятное, и все там шло приятно, он продолжал оставаться на плаву в отличие от многих своих соперников. Рекламный буклет сообщал, что «Цветник» — «клуб, где можно поужинать и потанцевать после театра», к чему добавлялось, что зал в нем «просторный и великолепно оборудованный» и заведение это остается «одной из городских достопримечательностей благодаря бесподобной танцплощадке, чарующей музыке, замечательной кухне и высококлассному обслуживанию». Из вышесказанного можно заключить, даже не слышав его собственных суждений по этому поводу, что Исидору Абрахамсу «Цветник» нравился.

Было время, когда он нравился и Салли. Было время, когда работа казалась ей занимательной, интересной и полной развлечений. Но в те дни ее не мучили головные боли, ни, что гораздо хуже, эта пугающая апатия, которая теперь навалилась на нее и из-за которой ежевечерняя работа превращалась в тяжкое бремя.

— Мисс Николас!

Оркестр, который в «Цветнике» никогда не умолкал надолго, заиграл вновь, и церемониймейстер подвел к ее столику нового партнера. Салли машинально поднялась.

— Я тут впервые, — сообщил ее партнер, проталкиваясь на запруженную танцорами площадку. Конечно же, он был большим и неповоротливым. Сегодня весь мир казался Галли большим и неповоротливым. — Шикарное местеч-к0 Я сам с севера. У нас там таких нету. — Он расчищал себе дорогу, используя Салли как таран, и хотя танцевать с мистером Крэкнеллом казалось ей сомнительным удовольствием, теперь она оглядывалась в прошлое почти с тоской. Нынешний ее партнер, несомненно, был худшим танцором в Америке.

— Старый добрый Нью-Йорк! Вот что мне нужно, — непатриотично заметил человек с севера. — Такая жизнь по мне. Видел уже кучу шикарных спектаклей. Давно вы не были в театре?

— Давно.

— Сходите, — сказал он убедительно. — Обязательно сходите! Мой вам совет, шикарные вещи дают. Видели «Миртл в турецкой бане»?

— Я редко хожу в театр.

— Сходите! Это просто умора. С тех пор как приехал, я каждый вечер хожу по театрам. Каждый вечер. Шикарные постановки. Ну, разве только последняя… Надули меня сегодня. Это была премьера, потому я и пошел. Думал, будет, о чем дома рассказать, все-таки побывал на премьере в Нью-Йорке. Билеты по два семьдесят пять вместе со сбором, хотел бы я получить свои денежки назад. Называется «Дикая роза», — язвительно заметил он, словно это была отговорка со стороны дирекции. — «Дикая роза»! Да уж, дикость страшная. Два доллара семьдесят пять центов.