— И ты, конечно, поспешила от меня избавиться… Я так и думал. Ну что ж, я не тщеславен. Прощай.

Он повернулся, но она громко вскрикнула:

— Ведь я же тебя спасаю!

— Спасаешь? Я полюбил тебя, как только увидел. У нее захватило дыхание.

Они взглянули друг другу в глаза при свете звезд, и она обняла его.

— Агравейн!

Он заключил ее в объятия. Для новичка у него получилось очень даже неплохо.

Шесть месяцев спустя Агравейн, заехав в лес, решил зайти к мудрецу.

В те дни почти каждый, кто не был полным идиотом, мог устроиться мудрецом. Для этого было необходимо жить в лесу и отрастить большую белую бороду. Мудрец, к которому обратился Агравейн, по какому-то чудесному совпадению, действительно обладал кое-каким здравым смыслом. Он внимательно выслушал историю рыцаря.

— Это так меня озадачило, — говорил тот, — что я решил получить консультацию квалифицированного специалиста. Взгляните на меня. Что вы думаете о моей внешности? Не бойтесь, говорите. Правда, я самый уродливый человек в Англии?

— Ну, может быть, не стоит так преувеличивать? — вежливо заметил мудрец.

— Да все так думают. Все, кроме моей жены. Она говорит, что я красавец. Вы знаете Ланселота? Она говорит, что он со мной и рядом не стоял. Что вы на это скажете? И вот еще: для меня совершенно очевидно, что моя жена — одно из самых красивых существ на земле. Я видел многих при дворе, и скажу вам, она им не чета, но сама почему-то себя не ценит. Что вы на это скажете?

Мудрец погладил седую бороду.

— Сын мой, — начал он, — все очень просто. Настоящая любовь слепа, она не обращает внимания на мелочи.

— В самом деле?

— Вы — родственные души. Поэтому то, что снаружи, не так уж и важно. Настоящая любовь — волшебница, посильнее, чем Мерлин. Она играет странные шутки с человеческим зрением.

— Это да.

— Или скажем так: любовь — великий скульптор. Она берет глину и создает из нее божественные создания.

— Кажется, я понял.

Но мудрец только начал расходиться:

— Или возьмем, к примеру…

— Я понял. Я, пожалуй, пойду. Жена будет ждать к обеду, — поспешил попрощаться Агравейн.

— Мы можем представить ее как…

— Да, да, да. Прощайте. Мудрец обреченно вздохнул.

— Всего хорошего, сэр рыцарь, — сказал он. — И не забудь оплатить мне по счету.

Агравейн вскочил в седло и. поскакал, дивясь чудесам, которые мы порой встречаем в жизни.

В «Алькала», как и во многих других нью-йоркских гостиницах, распределение цен на номера очень напоминает плохо скрученную сигару — слишком толсто посередине и слишком узко на концах. Комнаты на средних этажах очень дороги, настолько дороги, как будто золотой век не ушел безвозвратно, а задержался как раз посреди гостиницы. Номера ближе к чердаку — дешевле; еще дешевле номера на первом этаже.

В самых дешевых номерах и гостиная, и прихожая, и спальня — в одном месте. Один из таких номеров был совсем уж непритязателен: кресло, еще одно кресло, протертый половик, кровать, сильно напоминающая раскладушку. Вероятно, эта кровать годами мечтала стать полкой для книг, но дальше раскладушки ей продвинуться не удаюсь. Был еще и стол общего назначения, залитый тут и там чернилами. Именно за ним ночь за ночью Максвел Резерфорд писал свои рассказы. Иногда у него получалось то, что не стыдно показать миру.

Максвел Резерфорд был англичанином и младшим сыном англичанина. Его удел не отличался ничем от удела младшего сына в любой другой стране. Свою карьеру он начал как один из многочисленных служащих Нового Азиатского Банка, распространившего свои филиалы по всему миру. Учреждение было действительно солидным, и Макси оставалось лишь принимать поздравления родственников, которые справедливо считали большой удачей получить такое место. Однако сам он не разделял их точки зрения. Как ни солидна, как ни престижна была его должность, в ней было слишком мало романтики. И если уж быть до конца откровенными, место было не особенно прибыльным. Макси получал крохи. Таковы были его перспективы, если бы он решил остаться в банке. Но в очень скором времени он уяснил для себя одну простую вещь — в банке он надолго не останется, а выйдя из него, смело ступит на тернистый путь литературы.

Макси научился радоваться даже тому, что посылала ему судьба, которая его не баловала, но так или иначе, он все-таки был в Нью-Йорке, где иногда что-то происходит. Уж точно, в Нью-Йорке у него было больше шансов, чем в его родном местечке, которое и обозначено-то не на всех картах. Проигрывал ли он, или ему улыбалась удача, с уверенностью можно сказать одно — он был на ринге, и он был готов драться. Именно поэтому каждую ночь он сидел за письменным столом и писал. Иногда он только пытался, и тогда он испытывал настоящие муки.

Вы не найдете такого часа, когда этот отель полностью погружен в сон. Даже ночью слышатся голоса танцовщиц, репортеров и других ночных пташек. Лежа в кровати, Макси слышал их шаги по коридору и с некоторым временем настолько привык, что ждал их как что-то привычное, то, что, казалось, могло связать его с внешним миром. Но для них он оставался невидимым, как только уходил к себе в номер. Он был абсолютно один в самом сердце великого города. Иногда он улавливал обрывки бесед, иногда до него доносилось чье-то имя. Он взял себе в привычку придумывать характеры и судьбы к этим случайно подслушанным именам. Одно имя, Пегги, доставляло особенно много пищи для фантазии. Он представлял ее веселой и бойкой. Проходя мимо его двери, она всегда что-то напевала. Она пела и в первый раз, когда он только услышал ее имя. «Пегги, перестань! — послышался девичий голос. — Разве тебе еще не надоела эта мелодия там, в театре?» Макси почувствовал, что ему было бы интересно взглянуть на эту Пегги.

Пришел июнь, а за ним и июль, превращая Нью-Йорк в настоящую духовку и стирая границу между дневным и ночным зноем. В такие дни Резерфорду казалось, что его ручка наливается свинцом. Он потягивал воду со льдом и сидел в легкой рубашке, заполняя листы бумаги с молчаливым упорством, которое даже погода не могла из него вытравить. Несмотря на жару, он пребывал в бодром расположении духа. Жизнь начинала идти в нужном направлении. Небольшую новеллу, написанную, когда термометр еще не зашкаливало и голова была ясная, наконец, принял журнал, выгодно отличавшийся от тех, которые до сей поры были благосклонны к его рассказам. Его стали одолевать мечты о целом дне, проведенном в лесу. Повсюду витал этот загородный дух. Отель освобождался от своих обитателей. Еще немного, и Макси был готов присоединиться к толпе отдыхающих.

Он настолько погрузился в размышления, что не услышал стука в дверь. Это был очень требовательный и громкий стук, требующий незамедлительного внимания. Он встал из-за стола и направился к двери.

На пороге стояла высокая девушка с темными глазами. На ней были шляпка и платье, которые, несомненно, призваны, скажем так, агрессивно привлекать внимание. Мысли о том, какую марку духов она использована, оставляли большое поле для догадок.

Ее взгляд, остановившийся на Макси, ни о чем не говорил. Как у старинных призраков, ее глаза чувств не выражали. Макси вопросительно посмотрел на гостью, подспудно сознавая, что он одет по-домашнему.

— Вы стучали? — спросил он, начиная разговор, как и любой мужчина, с этого глупого, но неизбежного вопроса.

Видение заговорило:

— Эй, закурить не найдется?

— Боюсь, у меня нет сигарет, — извинился Резерфорд. — Вообше-то я курю трубку. Вы уж простите.

— Что? — переспросил призрак.

— Боюсь, у меня нет.

— О! — произнесла гостья. — Сигаретой не угостишь? Интеллектуальность беседы стала переходить грань его восприятия. В сочетании с удушающей жарой нью-йоркской ночи это произвело свой эффект, и голова у Макси поплыла.

Незваная гостья воспользовалась его замешательством и прошла в комнату. Добравшись до стола, она занялась тем, что на нем было. Особенно ее заворожила ручка. Она подняла ее и подвергла тщательнейшему осмотру.