Джеф не спал, и Клаттербаку не пришлось выжимать губку. Многообещающий писатель уже помылся, оделся и с удовольствием, хотя и с опозданием, завтракал. Увидев гостя, он на мгновение подумал, что тот ему снится.

— Мистер Клаттербак! — воскликнул он.

— Называйте меня Расе, — сказал издатель, с удивлением глядя на стол. — Кофе и какие-то трубочки! Это второй завтрак?

— Первый.

— Хорошо, первый — но все же!..

— Да, так мы утром едим.

— Господи! — вскричал издатель и что-то пробормотал, упоминая Джорджа Рипли.[134] — Не ждали меня, а?

— Вообще-то не ждал. Но очень рад. Почему вы приехали?

— Потому что попал в переплет. Мне нужна помощь. Да-да, очень нужна! — Он намазал маслом круассан и опустился в кресло, словно бронтозавр в свою топь. — Я весь дрожу. Понимаете, моя жена…

Отчасти от чувств, отчасти оттого, что он говорил с набитым ртом, голос его звучал так скорбно, что Джеф испугался. Он знал, что миссис Клаттербак подхватила корь, но корь вроде бы не смертельна. Хотя, кто ее знает!..

Он поискал нужные слова:

— Она… она, надеюсь, в порядке?

— Еще в каком! — заверил гость. Раздался звонок. Клаттербак взял трубку.

— Слушаю. А, это вы! Ушла, да? Очень хорошо. Скоро приду. — Он повесил трубку. — Тут одна наша соседка пригласила выпить. Так вот, моя супруга в полном порядке, и даже более того. Я бы сказал, грызет мебель. Знаете, от чего происходит половина всех бед? От этой разницы между нашим и вашим временем.

— Там у вас на пять часов раньше?

— Вот именно. Когда здесь три часа ночи, там десять вечера. Забывая об этом, моя супруга звонит мне, а меня нет. Звонит в одиннадцать. Нету. Когда я вернулся в «Ритц», я узнал, что она звонила до двух.

— То есть по-нашему — до семи.

— Именно, — глухо отозвался гость. — Вы женаты?

— Еще нет. Как раз собираюсь.

— Собираетесь? — Клаттербак удивленно на него поглядел и докончил круассан. — Ну, когда соберетесь, узнаете: если жена не застает вас всю ночь, требуются объяснения.

— Это понятно.

— Мы-то с вами знаем, что я был трезв, как стеклышко, но… Что вы так смотрите?

— Смотрю? Простите. Вспомнил этот луковый суп…

— Ну и что?

— Вам не кажется, что вы были немного возбуждены?

— Нет, не кажется. Почему вы так подумали?

— Знаете, вы целовали бармена, пели с ним «Старик-река»…[135]

Рассел Клаттербак достойно выпрямился.

— Что же тут такого? В ходе беседы он упомянул, что родился в Мичигане, мало того — в моем родном городке. Естественно, оба мы обрадовались. Не каждый день встретишь за тридевять земель бармена-земляка! Но не в том дело. Когда моя жена спросит вас, где я был, что вы ей скажете?

— М-да…

— Я думал, вам придет в голову что-нибудь получше, — укоризненно заметил издатель. — Такой умный человек! Зачем писать книжки, если не можешь выдумать хорошей истории? Ну, ну, постарайтесь!

Джеф постарался и с третьего захода предложил свой вариант.

— Что вы делали вчера после ланча? — спросил он. Клаттербак махнул рукой, словно беседовал со слабоумным.

— Сами знаете, что я делал. Лег и заснул. Джеф покачал головой.

— Вот тут вы не правы. После ланча я отвез вас в Ровиль. Дело в том, что отцу нездоровится, и я не могу надолго отлучаться. Ну, как?

— Гениально.

— Убедительно?

— Еще как!

— Нельзя оставлять отца без присмотра.

— Конечно! Это бесчеловечно. А что, у вас правда болен отец?

— Нет, здоров.

— Он тоже граф?

— Он маркиз. На одну ступень выше. Маркиз де Мофриньез-э-Валери-Моберан.

— Вот это да! Жена будет в восторге.

— И посмеется над недоразумением. Звонит в Париж, а вы-то — в Ровиле! Конечно, кое-что надо подработать.

— Действуйте. А я схожу к этой барышне. Пока, Джеф!

— Пока, Расе. Жду встречи.

Оставшись один, Джеф принялся оттачивать сюжет, спрямляя острые углы, заполняя досадные пробелы. Однако мысли его при этом были заняты Терри.

До сей поры женщины играли в его жизни незначительную роль. Да, его к ним тянуло, но не всерьез. Они появлялись и исчезали. Он любил их, если тут уместно это слово, но спокойно с ними расставался. Словом, они не очень много значили. Так, что-то вроде игры.

Однако он был романтиком и знал, что где-то ждет та девушка, о которой мечтает всякий романтик. Увидев Терри на яхте, он понял, что это — она. Поэт сказал: «Бродил я средь женщин, искал тебя», и Джеф был с ним согласен. Другой поэт заметил: «Если ты Эми поцеловал, больше не жди и не ищи, ведь целовал ты Эми».[136] Тоже резонно. Оба поэта знали свое дело.

Размышление это прервал телефонный звонок. То был Арчи Брайс, приятель из «Геролд Трибьюн».

— Где ты пропадаешь? — с упреком спросил Арчи. — Я тебе целый день звонил.

Джеф отвечал, что был он в Париже, встречался с издателем.

— С моим издателем, заметь! — уточнил он. — Сам Клаттербак, дай ему Господи. Ты же меня рекомендовал. Ну, вот, он взял книгу.

— Красота! А как он вообще?

— Очень веселый.

— Аппетит при нем?

— Еще бы!

— Скоро он лопнет. Но я звоню по другому делу. Ты не встречал там, в Ровиле, такого Фредди Карпентера?

— Я у него гощу.

— Вот как? Тогда ты ее должен знать.

— Кого?

— Его невесту.

— Невесту? Ничего не слышал. А когда они обручились?

— Позавчера вечером. Кто-то нам сообщил, сегодня — в газете. Такой богач — материал хороший, мы бы хотели интервью с барышней: кто она, где познакомились ну, сам знаешь. Излови ее и разговори.

Джеф засмеялся.

— Мэвис не разговоришь. Она знает два слова: «Да, тетя».

— Что еще за Мэвис?

— Ну, его невеста. Мэвис Тодд.

— Нет-нет. Ты ошибся. Постой, сейчас погляжу. Не «Тодд», а «Трент». А зовут ее Тереза.

Заказав шампанское, Терри стала думать о том, как бы ей утешить сестру.

Купить шоколада? Нет, она его не любит.

Тогда — цветов? Нет, она сочтет это глупой тратой денег.

Решая эту сложную проблему, Терри услышала стук в дверь и, открыв ее, обнаружила не Рассела Клаттербака, а маркиза.

Покинув казино, он хотел было взять такси и съездить в Омаль, ему там очень понравилось; но тут его посетила нежданная мысль, совпавшая с мыслью его бывшей супруги. Кому-кому, подумал он, а Терри сам Бог велел подать в суд. Надо ей это подсказать.

Тихая радость переполняла его. Все складывалось как нельзя лучше в этом лучшем из миров. Сын его Жефферсонг любит эту девицу. Девица тоже любит Жефферсонга. Однако у них нет денег; но это исправит Карпентер. Получив по чеку полмиллиона, останется заняться флердоранжем[137] и звоном колоколов.

Словом, маркиз очень радовался, но знал, как себя держать, и проговорил со всей возможной скорбью:

— Дорогое дитя, я принес дурную новость. Если не ошибаюсь, Фредерик Карпентер сделал вам предложение?

— Да. Он говорит, это вы посоветовали.

— Верно, я. Для человека чести другого пути нет. Однако я не знал, что Фредерик — не человек чести, а бессердечный мерзавец. Только что мне стало известно, что он обручен с Мэвис, племянницей моей бывшей супруги.

— Да, он мне говорил. Маркиз удивился.

— Вам? По телефону, наверное? — прибавил он, представив себе, что сделал бы на месте Фредди.

— Нет, в баре.

— Есть ли предел его наглости?! — вскричал маркиз, искренне поражаясь цинизму молодого поколения. — Не отчаивайтесь. — Он погладил ее руку. — Немедленно подавайте в суд.

— В суд?!

— Естественно. Дорогое дитя, это верное дело. Слава Богу, я догадался послать объявление в парижскую «Геролд Трибьюн»…

— Ой, Господи!

— Да-да. Сразу и послал. Оно в сегодняшнем номере. Присяжных убьет наповал. Несколько сотен тысяч я вам гарантирую. Долларов, конечно. Сколько можно! — добродетельно прибавил маркиз. — Где предел для этих распутников? Пусть узнают, что нельзя безнаказанно разбивать сердца невин…