— Да. Дживс их куда-то сунул.

— А ирландского спаниеля?

— А спаниеля — нет. Прости великодушно.

— Черт! Какая досада. Она спит и во сне видит ирландского спаниеля.

— А тебе-то какое дело?

— Хотел ей подарить.

— С какой стати?

Таппи надулся. Кинул на меня холодный, укоризненный взгляд.

— Полковник и миссис Далглиш, — сказал он, — все это время были чрезвычайно ко мне добры. Они не раз принимали меня у себя дома. Естественно, мне было бы приятно отблагодарить их за гостеприимство. Я совсем не хочу, чтобы они сочли меня одним из современных дурно воспитанных молодчиков, про которых пишут в газетах и которые только все берут и ничего не дают взамен. Если тебя приглашают то на обед, то на чай, то еще на что-нибудь, как не сделать им маленький подарок в знак благодарности.

— Ладно, подари им футбольные бутсы. Между прочим, зачем тебе понадобились эти проклятые бутсы?

— Собираюсь участвовать в матче в четверг.

— Где? Здесь?

— Да. Верхний Бличинг против Хокли-на-Местоне. Здесь это важное событие.

— Как тебя втянули в это дело?

— Да вот, на днях в разговоре я обмолвился, что в Лондоне по субботам играю за «Старых Августинцев». Мисс Далглиш живо этим заинтересовалась и сказала, что я мог бы помочь их команде.

— Какой команде?

— Ну, разумеется, Верхнему Бличингу.

— Ага, стало быть, будешь играть за Хокли?

— Не издевайся, Берти. Может, ты этого не знаешь, но на футбольном поле мне сам черт не брат. А-а, Дживс!

— Сэр? — сказал Дживс, заходя справа по центру.

— Мистер Вустер сказал, что мои бутсы у вас.

— Да, сэр. Я отнес их вам в комнату.

— Благодарю. Дживс, хотите заработать немного денег?

— Да, сэр.

— Тогда в следующий четверг, когда состоится футбольный матч, поставьте на Верхний Бличинг, — сказал Таппи, важно выпятил грудь и удалился.

— Мистер Глоссоп в четверг собирается участвовать в матче, — объяснил я, когда дверь за Таппи закрылась.

— Мне об этом сообщили в людской, сэр.

— Да? И как там настроены?

— Насколько я мог понять, сэр, все считают, что мистер Глоссоп поступает опрометчиво.

— Почему?

— Мистер Малреди, дворецкий сэра Реджиналда, информировал меня, сэр, что данное состязание в некотором отношении отличается от обычной игры в футбол. Вследствие того обстоятельства, что уже много лет между этими двумя деревнями наблюдается весьма ощутимая враждебность, состязания проводятся в соответствии с более свободными и примитивными правилами, чем это обычно принято в тех случаях, когда встречаются дружественно настроенные противники. Как мне объяснили, главная цель игроков заключается не в том, чтобы увеличить счет, а в том, чтобы нанести противнику оскорбление действием.

— Господи, Боже мой, Дживс!

— Дело обстоит именно так, сэр. Подобная игра может представлять интерес разве что для собирателя древних обычаев. Впервые игра здесь проводилась при короле Генрихе Восьмом на поле размером в несколько квадратных миль и продолжалась от полудня до захода солнца. При этом погибли семь человек.

— Семь человек!

— Не считая двух зрителей, сэр. Однако в последние годы потери ограничиваются переломами конечностей и прочими незначительными травмами. По мнению прислуги, со стороны мистера Глоссопа было бы более разумным воздержаться от участия в этом мероприятии.

Признаться, я был ошеломлен. В том смысле, что хоть и считал делом всей своей жизни отомстить Таппи за его подлый поступок, у меня все еще оставались некоторые слабые рудименты — по-моему, это слово тут подходит — да, рудименты старой дружбы и детской привязанности. Кроме того, месть местью, но всему есть предел. Как ни глубоко сидит во мне чувство обиды на Таппи за нанесенное мне оскорбление, я не хочу видеть, как он, не подозревая ничего дурного, выйдет на поле, а дикие аборигены растерзают его в клочья. Напугать его до полусмерти фосфоресцирующим кроликом — да. Самое милое дело, можно сказать, и счастливый конец. Но быть свидетелем того, как останки Таппи по частям уносят на носилках — нет и еще раз нет. Не приведи, Господи. Такого и в дурном сне не увидишь.

Само собой, надо пока не поздно предупредить Таппи. Я бросился к нему в комнату. Этот дурень с мечтательным выражением на лице любовался своими футбольными бутсами.

Я объяснил ему положение вещей.

— Самое разумное, что ты можешь сделать, — кстати, и вся прислуга так считает, — накануне матча прикинуться, что подвернул ногу.

Он как-то дико на меня посмотрел.

— Послушай, Берти, что ты мне предлагаешь? Мисс Дал-глиш в меня верит, полагается на меня, с надеждой и детским воодушевлением ждет, что я помогу ее деревне выиграть, а я вместо этого подло ее предам?

Я был очень доволен, что он так быстро сообразил, что к чему.

— Вот именно, старина.

— Тьфу! — сказал Таппи. По-моему, я еще никогда не слышал, чтобы он говорил «Тьфу!».

— Что значит «Тьфу!»? — спросил я.

— Берти, то, что ты рассказал, еще больше раззадоривает меня. Чем отчаяннее будет игра, тем лучше. Мне по душе спортивный азарт соперников. Грубые приемы меня радуют. Я смогу показать, на что способен. Как ты не понимаешь, ведь на меня будет смотреть Она! — Лицо его лихорадочно пылало. — Знаешь, что я испытываю, когда об этом думаю? Я чувствую себя рыцарем, сражающимся в поединке на глазах у своей возлюбленной. Неужели ты допускаешь, что сэр Ланселот или сэр Галахад, зная, что в ближайший четверг состоится турнир, стали бы притворяться, будто подвернули ногу, потому что испугались грубой игры?

— Не забывай, что в царствование короля Генриха Восьмого…

— Послушай, мне сейчас не до короля Генриха Восьмого. Меня больше занимает вот что: в этом году Верхний Бличинг играет в цветной форме, значит, я смогу надеть футболку «Старых Августинцев», светло-голубую с широкими оранжевыми полосами. Представляешь, какой у меня будет вид!

— Ну и что?

— Берти, — начал Таппи, который, похоже, окончательно свихнулся, — я хочу тебе сказать, что наконец-то я влюбился. Это настоящее чувство. Я нашел свою пару, свою половину. Всю жизнь я мечтал встретить прелестную девушку, вобравшую в себя красоту и гармонию природы, и вот я ее нашел. Берти, как непохожа она на этих оранжерейных, неестественных лондонских девиц! Разве они пойдут зимой, в слякоть и грязь, на футбольный матч? Разве они знают, что делать, если заболеет восточноевропейская овчарка? Могут ли они прошагать десять миль по полям и при этом выглядеть, как благоуханный цветок?

— А зачем им шагать десять миль?

— Берти, на эту игру в четверг я ставлю все. Сейчас она, по-моему, смотрит на меня как на слабосильного неженку, потому что на днях я натер ноги, и мне пришлось возвращаться из Хокли автобусом. Но когда она увидит, что я, как ветер, мчусь сквозь ряды этих грубых деревенских парней, разве она не задумается? Разве у нее не откроются глаза? Что?

— Что?

— Я говорю «Что»?

— А я говорю, что «что?».

— В смысле, откроются или нет?

— Еще бы!

Тут очень кстати прозвучал гонг к ужину.

Справки, которые я предусмотрительно навел в следующие два дня, убедили меня в том, что прислуга Бличинг-корта слов на ветер не бросает. Таппи, родившемуся и воспитанному в тепличной лондонской атмосфере, действительно следовало держаться подальше как от местных распрей, так и от футбольного поля, на которое они будут перенесены. Взаимная неприязнь двух деревень достигла, так сказать, наивысшей точки.

Всем известно, что такое случается в сельской глуши. Жизнь течет медленно и спокойно. Что делать долгими зимними вечерами? Слушать радио да размышлять о том, какой обжора ваш сосед. Или вспоминать, как бессовестно вас надул фермер Джайлс, когда вы продавали свинью. А фермер Джайлс, сидя у камина, в свою очередь, без конца перебирает нанесенные ему обиды. Он еще не забыл, как ваш сын Эрнест перед Великим постом, в воскресенье, запустил кирпичом в его кобылу. Ну и пошло, и поехало. Мне неведомо, с чего именно началась вражда Хокли и Верхнего Бличинга, но сейчас, перед Рождеством, когда всюду должны царить мир и благоволение, она была в полном разгаре. В Верхнем Бличинге только и разговору было, что о предстоящей в четверг игре, вся деревня, казалось, кровожадно предвкушает это событие. В Хокли-на-Местоне царило такое же злобное оживление.