— Будет сделано! — отозвался я и поспешил вослед зевакам. У меня создалось впечатление, что настало время потолковать о небольшом залоге.

Примерно через час я протолкался на стоянку к своему автомобилю. На переднем сиденье я обнаружил Дживса, погруженного в созерцание миров. При моем появлении он учтиво встал.

— Вы собираетесь уезжать, сэр?

— Да.

— А как же сэр Родерик, сэр?

— Его не будет. Бесполезно скрывать от вас, Дживс, что мы с ним раздружились. И даже не разговариваем.

— В самом деле, сэр? А мистер Биффен? Вы не будете его ждать?

— Нет. Он в тюрьме.

— Вот как, сэр?

— Да. Я хотел внести залог и увезти его, но они передумали и оставили его ночевать в кутузке.

— За что же его задержали, сэр?

— Помните, я вам рассказывал про девушку, которую он полюбил? Он увидел ее за стеклом во Дворце красоты и рванул к ней кратчайшим путем, то есть пробил в стекле окошко. Ну а полицейские чины его зацапали и уволокли закованного в цепи. — Тут я искоса взглянул на Дживса. Трудно сбоку устремить на человека пронзительный взор, но мне это удалось. — Дживс, — сказал я, — тут что-то кроется, на первый взгляд неуловимое. Ведь это вы посоветовали мистеру Биффену сходить во Дворец красоты. Вы что, знали, что он найдет там свою любимую?

— Знал, сэр.

Это было поразительно и даже отчасти загадочно.

— Надо же! Вы, кажется, знаете все на свете.

— Я просто знаком с будущей миссис Биффен, сэр.

— Ах так. Значит, вам было известно, что произошло в Нью-Йорке?

— Да, сэр. И именно по этой причине я не был расположен содействовать мистеру Биффену, когда вы любезно предложили мне оказать ему посильную помощь. Я ошибочно усмотрел в его действиях игру с чувствами девушки, сэр. Но когда вы ознакомили меня с истинным положением вещей, мне стало ясно, как я был несправедлив к мистеру Биффену, и я постарался исправить ошибку.

— Н-да. Вы ему оказали огромную услугу. Ведь он совсем помешался от любви.

— Весьма рад это слышать, сэр.

— Да и она тоже вам очень многим обязана. Старина Биффи — обладатель годового дохода в пятнадцать тысяч фунтов, не говоря уж о всяких там коровах, утках и курицах, которых столько, что просто девать некуда. Крайне полезная птица в семейном обиходе, курица.

— Да, сэр.

— Скажите, Дживс, а, собственно, каким образом вы оказались знакомы с этой девушкой?

Дживс задумчиво смотрел вдаль на людские толпы.

— Она моя племянница, сэр. Если мне дозволительно сделать замечание, я бы не советовал, сэр, так резко поворачивать руль. Мы едва не столкнулись с автобусом.

Перевод В. Шапенко.

Все показания были собраны. Машина правосудия сработала без сучка без задоринки. Судья поправил пенсне — оно вот-вот собиралось спикировать с носа, — мерзко кашлянул и обрушил на нас скверные новости.

— Подсудимый Вустер, — произнес он, и вряд ли кто сможет описать мои муки и стыд при таком к себе обращении, — обязан заплатить штраф в размере пяти фунтов.

— О, разумеется! — откликнулся я. — Вне всяких сомнений! Я мигом заплачу!

Я несказанно обрадовался, что дело уладилось за столь разумную плату. В море лиц я подметил Дживса, сидящего в задних рядах. Не подвел, старина, пришел-таки посмотреть на молодого хозяина в судный час.

— Послушайте, Дживс, — выкрикнул я, — у вас пятерки не найдется? Я тут немного поиздержался.

— Тишина в зале! — заревел какой-то придирчивый субъект.

— Все в порядке, — успокоил я, — мы просто утрясаем кое-какие финансовые детали. Так найдется, Дживс?

— Да, сэр.

— Молодчина!

— Вы приходитесь другом подсудимому? — спросил судья.

— Я состою на службе у мистера Вустера, ваша честь.

— Тогда заплатите штраф секретарю,

— Хорошо, ваша честь.

Судья холодно кивнул в мою сторону, будто давая понять, что с меня можно снять кандалы, водрузил на место пенсне и продолжил заседание, кинув на беднягу Сиппи самый отвратительный взгляд, который только приходилось видеть стенам полицейского суда на Бошер-стрит.

— Дело подсудимого Леона Троцкого, имя которого, — начал он, снова взглянув на Сиппи, — как я склонен думать, вымышленное и ненастоящее, — куда серьезнее. Он признается виновным в злоумышленном нападении на полицейского с применением насилия. Показания последнего свидетельствуют о том, что подсудимый нанес ему удар в область живота, причинив острую боль, а также иным образом препятствовал исполнению служебных обязанностей. Я, конечно, понимаю, что в ночь после ежегодных Гребных гонок между Оксфордом и Кембриджем власти делают определенные послабления, но на подобный акт буйного хулиганства, совершенный подсудимым Троцким при отягчающих обстоятельствах, мы не можем смотреть сквозь пальцы, равно как не можем и смягчить наказание. Он приговаривается к тридцати суткам тюремного заключения среднего режима без права замены штрафом.

— Нет, минуточку… это же… эх, черт подери! — запротестовал бедняга Сиппи.

— Тишина в зале! — замычал придирчивый субъект.

— Следующий, — объявил судья. На этом дело и кончилось.

Сложилось все самым злополучным образом. Моя память сохранила лишь смутные обрывки произошедшего, но, кажется, случилось вот что.

Хотя обычно я человек до спиртного мало охочий, есть в году один день, когда, отложив все дела, я позволяю себе немного расслабиться и тряхнуть стариной, как в былые дни. Я имею в виду день ежегодных соревнований по гребле между Оксфордским и Кембриджским университетами, или, скорее, ночь после них. Только тогда вы и сможете меня увидеть «под мухой». По такому случаю, признаюсь вам без утайки, я здорово набрался, и посему, когда я натолкнулся на старину Сиппи напротив «Эмпайра», настроение у меня было куда как добродушным. Поэтому мне будто ножом по сердцу полоснуло, когда я заметил, что обычно жизнерадостный Сиппи, этот отчаяннейший из гуляк, был словно в воду опушенный. Словно в душу его закралась печаль.

— Берти, — обратился он ко мне, когда мы прогуливались по Пиккадилли, — сердце мое под гнетом печали, жаждет слабейшей надежды. — У Сиппи были способности к сочинительству, но нужды насущные он удовлетворял в основном за счет денежного вспомоществования своей старой тетки, живущей в деревне, и речь его частенько принимала литературную направленность. — Но вся беда в том, что надежды нет никакой, даже малейшей. Я попал в передрягу, Берти.

— Что случилось, приятель?

— Завтра мне придется на три недели поехать к совершенно никчемным, скажу более — положительно чешуйчатым друзьям моей тетки Веры. Это она все устроила, и пусть проклятие племянника покроет волдырями каждую луковицу в ее саду.

— Кто же эти дьяволы? — поинтересовался я.

— Некие типы по фамилии Прингл. Последний раз я их видел, когда мне было десять лет от роду, с тех пор я вспоминаю о них как об отвратительных прыщах на теле Англии.

— Плохи твои дела. Тут, пожалуй, упадешь духом.

— Весь мир, — заключил Сиппи, — стал серым. Как же мне стряхнуть проклятую депрессию?

И вот тогда меня осенила блестящая мысль, одна из тех, что посещают человека ближе к полуночи после Гребных гонок.

— Знаешь, старина, — выложил я, — тебе нужна полицейская каска.

— Берти, ты серьезно?

— Я бы на твоем месте перешел улицу и раздобыл вон ту касочку, видишь?

— Да, но в ней полисмен. Ты что, не видишь?

— Какая разница? — возразил я, не в силах следовать его логике.

На мгновение Сиппи погрузился в раздумья.

— Ты абсолютно прав, — согласился он наконец. — Странно, что мне раньше в голову не пришло. Ты и впрямь советуешь раздобыть эту каску?

— Да, чего там.

— Что ж, я пошел, — чрезвычайно приободрился Сиппи.

Вот как было дело, и теперь вы понимаете, почему, покидая скамью подсудимых свободным человеком, я испытывал страшные угрызения совести. В двадцать пять лет, когда вся жизнь еще впереди, и все такое, Оливер Рэндолф Сипперли сел в тюрьму, и все по моей вине. Это я, как говорится, затянул в болото столь утонченную натуру. И вот теперь возник вопрос: как мне загладить вину?