— Ого! — воскликнул я.

— Ого-го! — воскликнул Бикки.

— Боже правый! — воскликнул старый Чизик.

— Понимаю, сэр, — кивнул Дживс. Бикки бросил на дядю сияющий взгляд.

— Дживс говорит дело! Вот возьму и напишу. «Кроникл» с Руками оторвет: там обожают такие скандальчики.

Старый Чизик жалобно застонал:

— Не смей, Френсис! Я тебе категорически запрещаю!

— Да, «запрещаю», — расхрабрился Бикки. — А если мне больше неоткуда взять денег…

— Постой! Постой… голубчик. Экий ты горячий. Можно все уладить.

— Да не поеду я на ваше дурацкое ранчо!

— Что ты, что ты, голубчик. Разве я предлагаю? У меня и в мыслях не было. Я… я думаю… — Старикан помялся и через силу выдавил: — Я думаю, будет лучше, если ты вернешься со мной в Англию. По-моему… да-да, кажется, это можно устроить… по-моему, я могу найти полезное применение твоим способностям, если определю тебя на место секретаря.

— Что же, работа по мне.

— Правда, жалованья я тебе положить не могу, но ты же знаешь, что в политических кругах Англии секретарь и без жалованья получает такой вес, что…

— Пятьсот фунтов — вот какой вес меня устроит, — отрезал Бикки. — В смысле, фунтов стерлингов. Пятьсот фунтов в год. И чтобы выплата каждые три месяца.

— Друг мой!

— Ни пенса не уступлю.

— Но зато, голубчик, должность моего секретаря даст тебе неоценимую возможность набраться опыта, вникнуть во все тонкости политической жизни и… Словом, у тебя будет в высшей степени выгодная должность.

— Пятьсот фунтов в год, — повторил Бикки, вкусно выговаривая каждое слово. — На курах я бы зарабатывал в сто раз больше — по моим расчетам. Положим, завел бы я дюжину кур. Каждая выведет дюжину цыплят. А те, как подрастут, тоже выведут по дюжине. И как пойдут они все нести яйца! Золотое дно. В Америке яйца — первый товар. Их кладут на лед и хранят годами, пока цены не станут по доллару за штуку. И чтобы я променял такое будущее на должность, где я и пяти сотен в год не заработаю? Ха!

Старый Чизик страдальчески скривился, но, видимо, решил сдаться.

— Хорошо, дружок, — сказал он.

— То-то, — обрадовался Бикки. — Значит, по рукам.

— Дживс, — сказал я, когда Бикки утащил дядюшку вспрыснуть сделку за ужином. — Дживс, это одна из ваших лучших побед.

— Благодарю вас, сэр.

— Я прямо диву даюсь, как это у вас все ловко выходит.

— Что вы, сэр.

— Жаль только, вам самому ничего не перепало.

— Если я не ошибаюсь, сэр, мистер Биккерстет, как можно заключить из его слов, намеревается отблагодарить меня за помощь, которую я имел счастье ему оказать, несколько позже, когда он будет располагать соответствующими возможностями.

— Этого мало, Дживс.

— Что еще, сэр?

Я уже принял решение. Оно далось мне нелегко, но ничего лучше я придумать не мог.

— Принесите-ка мой бритвенный прибор.

Во взгляде камердинера сомнение боролось с надеждой.

— Вы не шутите, сэр?

— И сбрейте мне усы.

Последовала короткая пауза. Я почувствовал, что Дживс тронут до глубины души.

— Я вам очень, очень признателен, сэр, — тихо сказал он.

Перевод И. Шевченко.

Теперь уже дело прошлое, и можно честно признаться: был момент в этой истории с Рокметеллером Тоддом, когда я подумал, что Дживс даст маху. Глупо, конечно, с моей стороны, ведь я его знаю как облупленного, и все же такая мыслишка ко мне закралась. Мне показалось, что у него был довольно-таки обескураженный вид.

Рокки Тодд свалился на меня весенним утром, ни свет ни заря. Я спал, как убитый, восстанавливая силы посредством всегдашнего девятичасового сна, как вдруг дверь распахнулась, и какой-то нахал двинул мне под ребра, а потом принялся стаскивать с меня одеяло. Я поморгал, протер глаза, собрался с духом и узрел перед собой Рокки. В первый миг я подумал, что он мне просто снится.

Дело в том, что Рокки живет где-то на Лонг-Айленде, у черта на куличках. К тому же он не раз мне сам говорил, что спит до полудня и обычно встает не раньше часа. Отъявленный лодырь, второго такого не сыщешь во всей Америке. Рокки и занятие в жизни нашел подходящее, оно позволяло ему свободно предаваться главной своей склонности. Он был поэтом. То есть если что и делал, так это писал стихи. Однако большую часть времени, насколько мне известно, Рокки проводил вроде как в трансе. Он признавался, что может часами созерцать червяка, размышляя на тему о том, для чего эта Божья тварь предназначена.

Образ жизни у него был продуманный и хорошо рассчитанный. Примерно раз в месяц он садился и дня три кропал стихи. Остальные триста двадцать девять дней в году отдыхал. Я и не знал, что сочинительство стихов может доставить средства к существованию, пусть даже такому, какое ведет Рокки. Но оказывается, что если, например, настрочить что-нибудь эдакое, не скованное рифмой, и призвать юношество жить на всю катушку, то американские издатели с руками оторвут такие вирши. Рокки как-то показывал мне свое сочинение. Начинается так:

И дальше там было еще три строфы, все вместе напечатано в журнале на развороте титульного листа; вокруг рамочка с завитушками, а посередине здоровенный малый с бугристыми мускулами и чуть ли не нагишом радостно таращится на восходящее солнце. Рокки сказал, что за эти стишки ему отвалили сотню долларов, и он потом целый месяц полеживал себе в постели до четырех часов дня.

О будущем Рокки ничуть не тревожился: дело в том, что где-то в глуши, в Иллинойсе, у него была богатая тетка. Удивительное дело — чуть ли не у всех моих приятелей существует подобный источник благосостояния — у кого тетушка, у кого дядюшка. Вот у Бикки, например, дядя — герцог Чизикский. Корки тоже всегда прибегал к помощи своего дяди, любителя-орнитолога Александра Уорпла; потом они, правда, поссорились. При случае расскажу, что приключилось с моим старинным приятелем Оливером Сипперли; у него тоже есть тетка, она живет в Йоркшире… Нет, таких совпадений не бывает. Тут скрыт глубокий смысл. Я к чему клоню: по-моему, само Провидение печется об этих олухах царя небесного, и лично я — за, обеими руками. Дело в том, что меня с детства мордовали мои тетки, и потому я радуюсь любому проявлению снисходительности и сердечной доброты со стороны родственников.

Однако я несколько отвлекся. Вернемся к Рокки. У него, как я уже сказал, есть тетка, и живет она в Иллинойсе. Согласитесь, если вас в честь тети нарекли Рокметеллером — что само по себе уже, по-моему, требует денежной компенсации — и вы у нее единственный племянник, можно уже ни о чем не беспокоиться. Рокки говорил мне, что когда получит наследство, то вовсе покончит с сочинительством, разве что черкнет иной раз пару-тройку строф, обращенных, скажем, к юноше, перед которым открыт весь мир, и содержащих какой-нибудь весьма ценный совет, как то: неплохо, мол, раскурить трубку и сидеть попыхивать, задрав ноги на каминную решетку.

Вот этот самый Рокки ворвался ко мне на рассвете и ткнул меня поддых.

— Берти, ты только прочти! — бормочет, а у самого губы трясутся.

И размахивает чем-то у меня под носом, то ли письмом, то ли еще какой-то дрянью.

— Проснись и прочти!

А я не могу читать, пока не выпью чаю и не выкурю сигарету. Я протянул руку и позвонил.

Вошел Дживс, свеженький, как майское утро. Ума не приложу, как это ему удается.

— Чаю, Дживс!

— Слушаю, сэр.

А Рокки опять суется ко мне со своим дурацким письмом.