— Говорите, Дживс, — сказал я.
— Очень хорошо, сэр.
— Вы ведь все обдумали?
— Да, сэр.
— И успешно?
— У меня есть план, сэр, который, по моим представлениям, поможет достичь желаемого результата.
— Выкладывайте, — распорядилась тетя Далия.
— В делах подобного рода, мадам, самое основное — исследовать психосоматический статус личности.
— Что-что?
— Психосоматический статус, мадам.
— Он имеет в виду психосоматический статус, — сказал я. — А под психосоматическим статусом, Дживс, вы подразумеваете…
— Естество и характер главных действующих лиц данной коллизии, сэр.
— В смысле, что они собой представляют?
— Совершенно верно, сэр.
— Берти, он всегда так изъясняется? Даже когда вы одни? — озадаченно спросила тетя Далия.
— Иногда. Временами. А временами — нет. Продолжайте, Дживс.
— Если позволите, сэр, первое, что меня довольно сильно поразило в мисс Беллинджер, когда у меня появилась возможность понаблюдать за нею, так это ее жесткость и нетерпимость. Я могу себе представить, что мисс Беллинджер приветствует успех. Но не вижу ее в роли женщины, сострадающей неудачнику. Вероятно, вы помните, сэр, ее реакцию, когда мистер Глоссоп старался дать ей прикурить от своей автоматической зажигалки? На ее лице выразилась досада из-за того, что зажигалка мистера Глоссопа не сразу сработала.
— Вы правы, Дживс. По-моему, она даже отчитала его за это.
— Совершенно верно, сэр.
— Постойте, я хочу разобраться, — растерянно сказала тетя Далия. — Значит, вы считаете, что если он все время станет подносить ей свою автоматическую зажигалку, ей в конце концов это надоест, и она даст ему отставку? Смысл в этом?
— Я просто упомянул об этом случае, мадам, чтобы проиллюстрировать крутой нрав мисс Беллинджер.
— Крутой нрав, — сказал я, — вот именно. Мисс Беллинджер — крепкий орешек. Эти ее глаза… А подбородок? Они говорят сами за себя. Если бывают на свете железные женщины, то мисс Беллинджер — одна из них.
— Совершенно справедливо, сэр. Следовательно, я полагаю, что если мисс Беллинджер окажется свидетельницей того, что мистер Глоссоп публично поставит себя в невыгодное положение, она утратит к нему интерес. Например, если во вторник на концерте мистер Глоссоп не доставит своим пением никакого удовольствия зрителям…
Я, наконец, врубился.
— Господи, Дживс! Значит, если он провалится, все будет кончено?
— Я буду очень удивлен, если этого не случится, сэр. Я покачал головой.
— Мы не можем полагаться на волю случая, Дживс. На мой взгляд, «Эй, сынок!» в исполнении Таппи — это верный провал, но мало ли что бывает… Поймите, мы не должны сидеть сложа руки и ждать, что нам повезет.
— Мы не будем ждать, что нам повезет, сэр. Я бы посоветовал, чтобы вы обратились к вашему другу, мистеру Бингему и предложили свои услуги в качестве участника предстоящего концерта. Мы бы легко смогли устроить так, чтобы вы выступили непосредственно перед мистером Глоссопом и спели «Эй, сынок!». Полагаю, сэр, если мистер Глоссоп споет «Эй, сынок!» сразу после вас, аудитория будет реагировать нужным нам образом. К тому времени, когда мистер Глоссоп начнет петь, зрители потеряют интерес к этой песне и выразят свои чувства достаточно бурно.
— Дживс, — сказала тетя Далия, — вы гений!
— Благодарю вас, мадам.
— Дживс, — сказал я, — вы осел!
— С чего ты взял, что он осел?! — возмутилась тетя Далия. — Он предложил гениальный план, лучше ничего не придумаешь.
— Чтобы я пел «Эй, сынок!» в концерте, который устраивает Бифи Бингем?! Воображаю эту картину!
— Вы каждый день поете эту песню в ванной комнате, сэр. У мистера Вустера, — сказал Дживс, обращаясь к тете Далии, — приятный мягкий баритон…
— Не сомневаюсь, — сказала тетя Далия. Я обдал Дживса ледяным взглядом.
— Одно дело петь «Эй, сынок!» в ванной, Дживс, и совсем другое — перед залом, набитым торговцами дешевыми апельсинами и молодежью.
— Берти, — сказала тетя Далия, — споешь как миленький.
— Не буду!
— Берти!
— Ничто меня не заставит…
— Берти, — твердо проговорила тетя Далия, — ты будешь петь «Эй, сынок!» во вторник, третьего ргох,[70] будешь петь, как жаворонок на рассвете, в противном случае проклятие тетки…
— Не буду!
— Подумай об Анджеле!
— Не хочу!
— Берти!
— Нет! И пропади все пропадом!
— Не будешь?
— Не буду!
— Это твое последнее слово?
— Да, последнее. Раз и навсегда, тетя Далия, ничто меня не заставит пропеть ни одной ноты!
И поэтому в тот же день я послал Бифи Бингему телеграмму с оплаченным ответом, предложил свои услуги, и к вечеру все было решено. Я выступал вторым после антракта. Следующим шел Таппи, сразу за ним — мисс Кора Беллинджер, известное меццо-сопрано.
— Дживс, буду вам чрезвычайно обязан, — проговорил я ледяным тоном вечером того же дня, — если вы сгоняете в ближайший нотный магазин и доставите мне экземпляр «Эй, сынок!». В теперешнем положении мне необходимо хорошенько заучить и текст, и припев. Не говорю уж о том, сколько хлопот и нервной энергии от меня потребуется.
— Хорошо, сэр.
— Однако, хочу заметить…
— Я должен идти немедленно, сэр, ибо нотный магазин может закрыться.
— Ха! — сказал я довольно ядовито.
Хотя я закалил себя перед предстоящим суровым испытанием и со стороны, наверное, казалось, что Бертрам исполнен спокойного, холодного мужества, позволяющего с беспечной улыбкой совершать отчаянные поступки, тем не менее, когда я вошел в клуб «Чудаки» на Бермондси-Ист и окинул взглядом собрание любителей поразвлечься, мне понадобилось призвать всю бульдожью отвагу Вустеров, чтобы не послать к черту эту дурацкую затею, нырнуть в такси и вернуться в лоно цивилизации. Когда я приехал, возвышающее душу представление было в полном разгаре, и некто, по виду похожий на местного гробовщика, читал про Гангу Дина.[71] Аудитория хоть и не улюлюкала в строгом смысле этого слова, вид имела весьма мрачный, что мне совсем не понравилось. От одного взгляда на эту публику я почувствовал себя, как Седрах, Мисах и Авденаго, когда им предстояло войти в пещь огненную.
Внимательно приглядевшись к толпе, я понял, что они временно отложили вынесение приговора. Случалось ли вам стучаться в двери одного из тех нью-йоркских баров, где незаконно торгуют горячительным и где перед вашим носом захлопывается решетка, а потом появляется лицо. Долгую минуту оно молча глядит на вас, и вся ваша прошлая жизнь проносится перед вами. Потом вы сообщаете, что вы друг мистера Зинзинхаймера, который вас предупредил, что если вы на него сошлетесь, вас примут должным образом. И только тогда обстановка разряжается. Ну, так вот, эти уличные торговцы и лавочники заставили меня вспомнить это лицо. «Ну-ка, попробуй, отколи коленце, — казалось, говорили они, — мы тебе покажем, где раки зимуют». Признаться, меня не оставляло чувство, что стоит мне выйти на сцену со своим «Эй, сынок!», как они тут же сочтут, что я «попробовал отколоть коленце».
— Полный зал, сэр, — произнес голос у меня над ухом. Рядом со мной стоял Дживс и благосклонно наблюдал за представлением.
— И вы здесь? — холодно сказал я.
— Да, сэр. Я здесь присутствую с самого начала.
— Вот как? Ну и что, есть потери?
— Сэр?
— Дживс, вы меня отлично понимаете, — сурово проговорил я, — пожалуйста не притворяйтесь. Кто-нибудь уже провалился?
— Нет, сэр.
— Думаете, я буду первый?
— Нет, сэр. Я не вижу оснований предполагать, что вы потерпите неудачу, сэр. Я не сомневаюсь, что вас примут хорошо.
Внезапно меня поразила одна мысль.
— Вы уверены, что все пойдет так, как было намечено?
— Да, сэр.
— А я не уверен. И скажу вам, почему. В вашем дурацком плане есть слабое место.
