– Откуда вы знаете?

– Ну как же… Я чувствую себя так неуютно в офисах… – Взгляд Патриции механически блуждал по висящим на стенах гравюрам Арно; прямо у нее за спиной висела гравюра, изображающая маленького грустного мальчика в одежде не по росту – он уставился на паука, ползущего по тротуару. Подпись гласила «Весна в большом городе». – Я ведь по натуре простая деревенская девушка… хотя мне и хочется совершить что-нибудь такое, что помогло бы людям, по-настоящему помогло.

Миссис Спербер медленно покачала головой.

– Моя дорогая, вы помогаете людям каждый раз, когда пишете свое имя на листе бумаги.

– Что вы имеете в виду?

– А приходилось ли вам хоть раз прочитать то, что вы подписываете? А приходилось ли бывать на собраниях акционеров? Там бы вы смогли понять такое, что члены совета директоров предпочитают вам не рассказывать.

– Ну, например, что?

– Ну, например, – ваша подпись под определенными документами привела к переводу нашей фабрики инсектицидов в Ногалес. Это, знаете ли, в Мексике.

– А у нас есть фабрика инсектицидов?

– Есть. Одно из самых высокодоходных предприятий во всей корпорации – и самое постыдное.

– Постыдное?

– Да, постыдное. Мексиканским рабочим платят по пятьдесят пять центов в час без каких бы то ни было надбавок; их не готовят к обращению с ядохимикатами, не выдают им спецодежду… Руководство компании не тратит денег на дорогие очистные сооружения – токсические отходы просто-напросто сливают в реку Санта-Крус.

– Но как же им такое позволяют?

– Мексиканские власти смотрят на это сквозь пальцы, потому что компания инвестирует в страну миллионы долларов.

– Это чудовищно!

– А Хорейс Коулмен в таком восторге из-за низких побочных расходов, что он планирует перевести в Ногалес все наши вредные производства.

– И ему это удастся?

– Если вы подпишите, удастся. Миссис Спербер глотнула кофе.

– Так вы мне советуете не подписывать эти бумаги? Взять да отказаться?

– Моя дорогая. – В ее голосе послышалась известная растерянность. – Компания-то принадлежит вам.

Патриция закусила губу. Нахмурившись, она медленно и мягко произнесла:

– Миссис Спербер, но мне не нужна эта компания. Или вы в состоянии представить себе, как я вступаю в деловой спор с дядей Хорейсом?

– Отчего же, вполне могу! Мне кажется, что вы – при всей вашей нынешней незащищенности – куда сильнее, чем сами об этом догадываетесь.

– Я совсем недавно собиралась раздать все свои деньги. И Том должен был подсказать мне, кому именно их раздать. Но сейчас с этим покончено.

– И все-таки поразмыслите над тем, что я вам сказала. У вас есть реальная власть, не забывайте об этом.

Патриция не знала, что на это ответить. Со всех сторон, из-за соседних столиков, до нее доносились обрывки беззаботной болтовни, сама же она была готова расплакаться из-за своей непосильной ноши.

Миссис Спербер погладила ее по руке, потом встала из-за столика.

– Поговорим об этом поподробней в другой раз. А сейчас позвольте помочь вам в ваших покупках.

– Нет, благодарю вас, миссис Спербер. Я ничего не собираюсь покупать.

Они вышли из ресторана, но когда водитель открыл уже дверцу машины, Патриция замешкалась с прощаньем.

– В чем дело? – спросила миссис Спербер.

– А разве мы не можем вернуться в гостиницу пешком?

– Ну, разумеется. Это превосходная мысль. Вдоль по Маунт-стрит чудесные лавки.

Патриция припустилась быстрым шагом, искренне надеясь на то, что они не заглянут ни в одну из «чудесных» лавок. Она терпеть не могла делать покупки.

И вдруг она остановилась и затаила дыхание.

В витрине художественной галереи прямо перед нею была выставлена картина маслом, на которой был изображен изумительно красивый серый конь – если не считать, конечно, что торс и лицо у него были человеческие, причем лицо обладало портретным сходством с лицом отца Патриции.

– В чем дело, дорогая?

Подойдя к витрине поближе, Патриция почувствовала, что у нее начинает кружиться голова.

Она едва расслышала слова миссис Спербер:

– С вами все в порядке?

– Да-да, – пробормотала она, уставясь в отцовские глаза на портрете. – Я хочу эту картину.

– Что ж, зайдемте и купим ее.

И внутри помещение галереи оказалось увешено впечатляющими полотнами. К двум посетительницам приблизилась властная матрона.

– Что вам угодно? – осведомилась она.

– Картину, выставленную в окне, – пролепетала Патриция.

– Ах да, «Сатира».

– Мне бы хотелось купить его.

– Весьма сожалею, но эта картина не продается.

– Но она выставлена на витрине, – вмешалась миссис Спербер.

– Да… Но она принадлежит леди Макфэдден.

– Леди Макфэдден?

– Это владелица галереи. К тому же, она сама – художница.

– Художница, не желающая продавать свои работы? – попробовала нажать на продавщицу миссис Спербер.

– Ну, почему же. Она продает их все. – И матрона плавным взмахом руки показала на картины, развешенные по стенам. – Но только не эту, что в окне.

– Но, может быть, – не унималась миссис Спербер, – еще никто не предложил ей достойную цену.

– Ее светлость уже отвергла множество предложений.

– Тогда почему же картина выставлена в витрине? Матрона снисходительно посмотрела на них обеих.

– Эта картина, судя по всему, привлекает в галерею серьезную клиентуру.

– Мадам, – кротко начала Патриция. – А все-таки нельзя ли…

– Мисс Тиндли, в чем проблема? – послышался голос из глубины галереи.

Обернувшись на звук голоса, они увидели молодую женщину в черном приталенном костюме и в высокой шляпе с пером того же цвета. Трудно было определить, сколько ей все-таки лет – круглые щеки и розовая кожа наводили на мысль о девическом возрасте, тогда как большие темные – подчеркнуто черные – глаза были глазами зрелой, самоуверенной, возможно, высокомерной дамы.

– Никаких проблем, ваша светлость… просто кое-кому захотелось приобрести «Сатира».

– Я польщена, но почему бы вам не показать посетительницам и другие мои работы.

В ее разговоре чувствовался легкий акцент, что свидетельствовало об иностранном происхождении.

– Нет, вы не поняли, – вырвалось у Патриции. – Это же мой отец!

Взор леди Макфэдден буквально пронзил ее насквозь.

– Значит, вы Патриция Деннисон.

– Да, это так… Но откуда…

– Я так и думала, что когда-нибудь вы появитесь. – Вы так думали? – пробормотала Патриция. Леди Макфэдден подала ей руку.

– Меня зовут Люба.

Мигель щелкнул длинным бичом по арене с такой силой, что из-за спины у пухлой юной француженки, неуклюже сидящей в седле, в воздух поднялись клубы пыли. В другом конце круга Пауло ехал бок о бок с одной из наиболее способных учениц. Упрямый старый черт позволил ему работать с Ультимато, готовя его к участию в бое быков, только по воскресеньям. Конь хорошо проходил испытания с механической имитацией быка, но сейчас его надо было проверить на чем-то более серьезном – на «маленькой сексуальной телке», принадлежащей Эмилио. Черт побери, здесь Мигель ощущал себя просто узником.

– Еще раз! – рявкнул он на обескураженную девицу.

Он осознавал, что ведет себя жестоко, но ничего поделать с собою не мог, с гневом обрушиваясь на все и вся, что попадалось ему под руку. Дополнительной солью на раны стало письмо Патриции, полученное им нынешним утром. Как он мог настолько ошибаться относительно нее – она казалась ему такой приятной, такой чувствительной, такой восприимчивой к чужой боли. Надо же было быть таким идиотом – увлечься ею! А она прогнала его, как дурного конюха. А теперь написала ему письмо, в котором практически назвала его конокрадом!

– Еще раз! – рявкнул он.

И вдруг он услышал у себя за спиной истошный крик. Студентка, скакавшая вместе с его отцом, выпустив поводья и зажав рот руками, в ужасе смотрела на Пауло, а тот, скрючившись, бессильно поник в седле.