— Сейчас? Что вызвало такую тягу к академической карьере?

— Я должен серьезно подумать о будущем. В субботу я собираюсь жениться.

— Невеста — мисс Броуэн Ллевеллин?

— Да, сэр.

— Мистер Томас, у вас есть редкая возможность обрести рай на земле, и не стоит вам отравлять жизнь университетом или торговлей наркотиками. У меня сегодня лекция, после нее два семинара. Потом ленч и поход в кино с семьей, так что, боюсь, ваше внезапное стремление к самоуничтожению мы сможем обсудить только завтра.

— А куда вы пойдете на ленч, сэр? В «Гриль»?

— Решение будут принимать дети. Это их день.

— И какой фильм вы хотите посмотреть?

— Про собаку и инопланетянина.

— Не надо, — сказал я, хотя и не видел фильма. — Он плохой.

— Его все хвалят.

— Он отвратительный.

— А критикам нравится.

— Рэндалл Джаррелл сказал, что искусство — вечно, а критики — насекомые, живущие один день.

— Позвоните мне в офис, мистер Томас. Мы поговорим завтра.

Он поднял стекло, выкатился с подъездной дорожки на мостовую и поехал, сначала в университет, а потом на встречу со смертью.

Николина Пибоди, пяти лет от роду, была одета в розовые кроссовки, розовые шорты и розовую футболку. И часы на левой руке были с розовым ремешком и розовой поросячьей мордочкой на циферблате.

— Когда я вырасту и смогу сама покупать себе одежду, — сообщила она мне, — то буду носить только розовое, розовое и розовое, каждый день, круглый год, всегда.

Леванна Пибоди, почти семилетняя, закатила глаза.

— И все будут думать, что ты — проститутка.

Виола как раз вошла в гостиную с праздничным тортом на блюде под прозрачной крышкой.

— Леванна! Нельзя так говорить. От этого слова полшага до ругательств и лишения на две недели денег на карманные расходы.

— Кто такая проститутка? — спросила Николина.

— Та, кто носит розовое и целует мужчин за деньги, — ответила Леванна голосом многоопытной женщины.

Я взял торт у Виолы.

— Я только захвачу сумку с развивающими книгами, и мы готовы, — сказала она.

Я уже успел прогуляться по дому. Ни в одном из углов бодэчей не обнаружил.

— Если я буду целовать мужчин бесплатно, тогда я смогу носить розовое и не быть проституткой, — продолжала отстаивать свой любимый цвет Николина.

— Если ты собираешься целовать многих мужчин бесплатно, то будешь давалкой, — гнула свое Леванна.

— Леванна, достаточно! — возвысила голос Виола.

— Но, мама, — Леванна повернулась к ней, — должна же она рано или поздно узнать правду жизни.

Заметив, что дискуссия сестер забавляет меня, Николина решила, что ставить точку рано.

— Ты даже не знаешь, кто такая проститутка, ты только думаешь, что знаешь.

— Я-то знаю, — самодовольно ответила Леванна.

Девочки первыми пошли по дорожке к автомобилю миссис Санчес, который я оставил у тротуара. Я последовал за ними.

Заперев входную дверь, к нам присоединилась и Виола. Положила сумку с развивающими книгами на заднее сиденье к девочкам, сама села на переднее. Я передал ей торт, закрыл ее дверцу.

Утро выдалось типичным для пустыни Мохаве, солнечным и без единого дуновения ветерка. Небо, перевернутый синий керамический котел, выливало на землю горячий сухой жар.

Поскольку солнце еще находилось на востоке, тени клонились на запад, словно хотели убежать к горизонту, за которым хозяйничала ночь. По безветренной улице двигалась только моя тень.

Если сверхъестественные существа и имели место быть, я их не видел.

Я сел за руль и завел двигатель. Девочки продолжали разговор, начатый в доме.

— Я вообще не собираюсь целовать мужчин, — заявила Николина. — Только мамочку, тебя, Леванна, и тетю Шарлей.

— Ты захочешь целовать мужчин, когда станешь старше, — предрекла Леванна.

— Не захочу.

— Захочешь.

— Не захочу, — отрезала Николина. — Только тебя, мамочку и тетю Шарлей. Ой, и Чиверса.

— Чиверс — мальчик, — напомнила Леванна, когда я тронул автомобиль с места.

Николина засмеялась.

— Чиверс — медвежонок.

— Он — мальчик-медвежонок.

— Он — игрушка.

— Но он все равно мальчик, — не отступалась Леванна. — Видишь, ты уже начала… ты захочешь целовать мужчин.

— Я не шлюха, — отбивалась Николина. — Я хочу стать собачьим доктором.

— Они называются ветеринарами и не носят розовое, розовое, розовое каждый день, круглый год, всегда.

— Я буду первой.

— Ладно, — согласилась Леванна, — если у меня заболеет собака, а ты будешь розовым ветеринаром, думаю, я приведу ее к тебе, потому что ты ее вылечишь.

Кружным путем, то и дело поглядывая в зеркало заднего обзора, я проехал шесть кварталов и выехал на Марикопа-лейн в двух кварталах от нужного нам дома.

По пути Виола с моего мобильника позвонила сестре и сказала, что едет с девочками в гости.

Я остановил автомобиль на подъездной дорожке аккуратного белого дома с синими ставнями и столбами крыльца. На крыльце, общественном центре округи, стояли четыре кресла-качалки и диван-качели.

Шарлей сидела в одном из кресел, когда мы свернули на подъездную дорожку. Крупная женщина с ослепительной улыбкой и сильным, мелодичным голосом, столь необходимым для исполнительницы песен в стиле госпел,[64] каковой она и была.

Золотистый ретривер Поузи поднялась с пола, помахивая хвостом, обрадованная приездом девочек, но осталась на месте. Держал ее не поводок, а команда хозяйки.

Я отнес торт на кухню, после чего вежливо отклонил предложение Шарлей выпить холодного лимонада, съесть кусок яблочного пирога, три вида пирожных и ореховый кекс.

Поузи тем временем улеглась на спину, подняв в воздух все четыре лапы, приглашая девочек почесать ей живот, чем они с радостью и занялись.

Я присел рядом с Леванной и на несколько секунд оторвал ее от этого приятного занятия, чтобы поздравить с днем рождения. Потом обнял каждую из девочек.

Они показались мне очень уж маленькими и хрупкими. И требовалось совсем ничего, чтобы убить их, вырвать из этого мира. Уязвимость девочек напугала меня.

Виола проводила меня на переднее крыльцо.

— Ты собирался дать мне фотографию мужчины, которого я должна опасаться.

— Тебе она уже не нужна. Его… он вышел из игры.

Огромные глаза переполняло доверие, которого я не заслуживал.

— Одд, скажи мне, только честно, ты все еще видишь во мне смерть?

Я не знал, что могло произойти, но в глаза светило яркое солнце, а шестое чувство молчало. Они переменили свои планы, отказались от похода в кино и обеда в «Гриле», то есть наверняка изменили свою судьбу. Наверняка.

— С тобой все будет в порядке. И с девочками тоже.

Она всматривалась в мои глаза, а я не решался отвести их.

— А как насчет тебя, Одд? Если что-то грядет… возможно, и ты сумеешь найти себе безопасное место?

Я выдавил из себя улыбку.

— Я же знаю, что происходит по Ту сторону… помнишь?

Она еще какое-то мгновение смотрела мне в глаза, потом обвила шею руками. Мы крепко обнялись.

Я не спросил Виолу, увидела ли она смерть во мне. Она никогда не хвалилась даром предвидения… но я все равно боялся услышать от нее: «Да».

Под палящим солнцем я кружил по улицам Пико Мундо, гадая, куда же подевались все бодэчи. Давным-давно последние звуки «Ночи с Шамусом Кокоболо» покинули эфир и через стратосферу унесли к звездам мелодии Гленна Миллера. И у меня не было си-ди Элвиса, чтобы разогнать давящую тишину.

Я заехал на автозаправку, чтобы наполнить бак «шеви» бензином, а самому облегчиться в мужском туалете. Зеркало над раковиной подтвердило, что лицо у меня, словно у человека, за которым идет охота, измученное, с запавшими глазами.

В мини-маркете при автозаправке я купил большую бутылку «пепси» и маленький пузырек с кофеиновыми таблетками.