— Да, думаю, что да. — Я наполнил вином его стакан.

— И что он тут делал?

— Возможно, стоял в коридоре, за аркой, подслушивал наш разговор.

— Это чертовски смело.

Я поставил бутылку рядом с его стаканом, изо всех сил стараясь скрыть пульсирующий страх, от которого дрожали руки.

— Смелости у него не больше, чем было у меня, когда я проник в его дом, чтобы ознакомиться с содержанием его шкафов.

— Пожалуй, что не больше. Но ведь ты на стороне богов, а этот мерзавец более всего напоминает гигантского альбиноса-таракана, которого на день выпустили из преисподней.

Ужасный Честер перебрался с подоконника на мое кресло. С вызовом поднял голову, как бы говоря, что мне на это кресло более претендовать не стоит. Зеленью глаз он напоминал замышляющего козни демона.

— На твоем месте я бы сел куда-нибудь еще, — посоветовал мне Оззи. Указал на бутылку вина. — Как насчет второго стакана?

— Я еще первый не допил, — ответил я. — И, честно говоря, я должен идти. Встреча с Ллевеллин, обед и все такое. Но вы не вставайте.

— Не указывай, вставать мне или не вставать, — пробурчал Маленький Оззи, начиная процесс отделения своего грузного тела от подушек кресла, которые, как челюсти экзотического, питающегося плотью растения, присосались к его бедрам и ягодицам.

— Сэр, в этом нет никакой необходимости.

— Не учи меня, что необходимо, а что нет, самонадеянный щенок. Необходимо то, что мне хочется сделать, и не важно, кажется ли это тебе необходимым или нет.

Бывает, когда Оззи поднимается, посидев какое-то время, лицо его становится красным, иногда оно бледнеет как полотно. Вот я и боялся, что даже такой пустяк — встать с кресла — может потребовать от него слишком уж больших усилий.

К счастью, на этот раз не покраснел и не побледнел. Возможно, благотворно сказались вино и полтарелки сыра, но он поднялся гораздо быстрее, чем сухопутная черепаха смогла бы выбраться из-под завалившего ее песка.

— Теперь, раз уж вы встали, — заметил я, — думаю, вам нужно запереть за мной дверь. И держите все двери на замке, пока этот кризис не разрешится. Не отвечайте на звонки в дверь, не посмотрев, кто звонит.

— Я его не боюсь, — решительно заявил Оззи. — Мои внутренние органы прекрасно защищены слоем жира как от лезвия ножа, так и от пули. И я кое-что знаю насчет самообороны.

— Он опасен, сэр. Пока он, возможно, себя контролировал, но, сорвавшись, станет таким страшным, что попадет в информационные выпуски от Парижа до Японии. Я его боюсь.

Оззи небрежно отмахнулся от моих тревог шестипалой рукой.

— В отличие от тебя, у меня есть пистолет. И не один.

— Тогда держите их под рукой. Я очень сожалею, что привлек его внимание к вашему дому.

— Ерунда. Он был гвоздем в твоей туфле, о существовании которого ты не подозревал.

Всякий раз, когда я ухожу из дома Оззи, он обнимает меня, как любимого сына, как ни одного из нас не обнимал родной отец.

И каждый раз я удивляюсь, какой же он хрупкий, несмотря на его впечатляющие габариты. Словно могу нащупать под мантией жира шокирующе тощего Оззи, того самого Оззи, который все с большим трудом выдерживает ношу, наваливаемую на него жизнью.

Он открыл входную дверь.

— Поцелуй за меня Сторми.

— Хорошо.

— И привези ее сюда, чтобы она увидела мою прекрасную взорванную корову и варварство, которое за этим стоит.

— Она будет в ужасе. Захочет выпить вина. Мы захватим бутылку.

— Нет нужды. У меня винный погреб.

Я подождал на крыльце, пока он закроет дверь и запрет ее на врезной замок.

Лавируя по дорожке между обломками коровы, направляясь к водительской дверце «Мустанга», я пристально оглядывал тихую улочку. Но не заметил ни Робертсона, ни его запыленного «Эксплорера».

Сев за руль, повернув ключ зажигания, я вдруг подумал, что сейчас взорвусь, как эта несчастная корова. Очень уж нервничал.

По пути из Джек Флетс к католической церкви Святого Бартоломео в историческом центре я многократно давал возможность своему «хвосту» обнаружить себя. Но вроде бы ни один автомобиль меня не преследовал. И все-таки я чувствовал, что за мной наблюдают.

Пико Мундо не назовешь городом небоскребов. Недавнее строительство пятиэтажного многоквартирного дома привело к тому, что старожилы заговорили о превращении Пико Мундо в мегаполис и завалили редакцию «Маравилья каунти таймс» возмущенными письмами. Газета не могла не откликнуться, и в передовицах зазвучала тревога, связанная с превращением города в «каменные джунгли», «бездушные каньоны унылого дизайна, где людям отведена роль рабочих пчел в улье, а дна которых никогда не достигают лучи солнца».

Солнце Мохаве — не слабенькое солнце Бостона, даже не радостное солнце Карибского моря. Солнце Мохаве — яростное, агрессивное чудовище, которое не устрашат тени пятиэтажных многоквартирных домов.

С учетом купола и шпиля на его вершине церковь Святого Бартоломео — самое высокое здание Пико Мундо. Иногда в сумерках, под черепичной крышей, белые оштукатуренные стены светятся, как стекла фонаря-молнии.

В тот августовский вторник, за полчаса до заката, небо на западе сияло оранжевым цветом, постепенно переходящим в красный, словно солнце ранили и оно, отступая, кровоточило. Белые стены церкви окрасились в небесные цвета и, казалось, полыхали святым огнем.

Сторми ждала меня у церкви. Сидела на верхней ступеньке лестницы, ведущей к парадным дверям. Рядом с ней стояла корзинка для пикника.

Она сменила розово-белую униформу «Берк-и-Бейли» на сандалии, белые слаксы и бирюзовую блузку. И тогда была красивой, а теперь просто сводила с ума.

С волосами цвета воронова крыла и иссиня-черными глазами она могла быть невестой фараона, перенесенной сквозь время из Древнего Египта. Загадочностью ее глаза не уступали Сфинксу и всем этим пирамидам, которые откопали или когда-нибудь откопают в песках Сахары.

Она словно прочитала мои мысли.

— Ты оставил открытым гормональный кран. Немедленно заверни его, поваренок ты мой. Это церковь.

Я подхватил корзинку для пикника, а когда Сторми поднялась, чмокнул ее в щечку.

— С другой стороны, такой поцелуй слишком уж целомудренный.

— Потому что он от Маленького Оззи.

— Он такой милый. Я слышала, взорвали его корову.

— Это просто бойня, везде разбросаны пластмассовые коровьи куски.

— И что теперь? Начнут расстреливать гномов на лужайках?

— Мир обезумел, — согласился я.

Мы вошли в церковь Святого Бартоломео через парадные двери. Мягко освещенный притвор, отделанный панелями вишневого дерева, звал к себе.

Но вместо того чтобы войти в неф, мы сразу повернули направо и направились к запертой двери. Сторми достала ключ, и мы вошли в колокольню.

Отец Син Ллевеллин, приходской священник церкви Святого Бартоломео, дядя Сторми. Он знает, как любит она колокольню, и дает ей ключ.

Когда дверь тихонько закрылась за нами, запах благовоний уступил место запаху пыли.

Перед нами темнела лестница. Я тут же нашел ее губы в коротком, но более сладком, чем первый, поцелуе, до того как она включила свет.

— Плохой мальчик.

— Хорошие губы.

— Как-то это странно… целоваться с язычком в церкви.

— Если уж на то пошло, мы не в церкви, — резонно указал я.

— Ты еще скажи, что это совсем и не поцелуй с язычком.

— Я уверен, что для него есть специальный медицинский термин.

— Вот для тебя медицинский термин точно есть.

— Какой же? — спросил я, поднимаясь по лестнице следом за ней с корзинкой в руке.

— Приапизм.

— И что он означает?

— Постоянная похотливость.

— Но ты же не хочешь, чтобы доктор меня излечил, не так ли?

— Тебе не нужен доктор. Народная медицина предлагает эффективные средства.

— Да? И какие же?

— Быстрый, сильный удар, скажем коленом, по источнику проблемы.

Я покачал головой.