«А профессору нельзя отказать в наблюдательности,» — отметил про себя Лобов. Но ничего не сказал, чтобы не прервать Грибанова, который продолжал рассказ:

— Этот, как вы могли убедиться, не совсем обычный лифт сначала опустил нас метров на сто пятьдесят под землю, превратился в карету, по подземной галерее промчал двадцать километров и вновь, став лифтом, поднял на полтысячи метров вверх. Причем сделал это столь деликатно, что мы даже не почувствовали подъема.

— Простите, профессор, — не удержался все более заинтересовывавшийся Лобов, — а в каком направлении пробита галерея, о которой вы упомянули?

— В северо-восточном.

— В северо-восточном?! Вы не оговорились? — переспросил удивленный Лобов.

— Да, в северо-восточном, — улыбнулся Грибанов.

— Позвольте, позвольте, — оживился Лобов. — Обручевск, где расположен ваш институт, находится в двухстах километрах на северо-восток от Крутогорска. Вы утверждаете, что подземная галерея тянется еще на двадцать километров северо-восточное, но там уже начинаются цепи Кряжа Подлунного. Еще полтысячи метров подъема. Следовательно, мы сейчас на одной из вершин… Но здесь же самая холодная точка Центральной Сибири, и вдруг субтропики, сочинская жара! И это при минусовой температуре. Ведь здесь же круглый год минусовые температуры! Ну, знаете ли, это вдвойне чудо.

— Я обязан воздать должное вашим подчиненным, Андрей Савельевич, — слегка поклонился Грибанов молчавшему во время всей этой сцены Ларину, — они отлично ориентируются на местности. В одном только вы ошиблись, Алексей Петрович, мы не на вершине, а в толще, в недрах одной из вершин Кряжа и над нами не небо, а трехсотметровый слой камня и воды.

Чем дольше говорил Грибанов, тем внимательнее слушал его Лобов. Как инженера, Алексея не мог не восхитить беспримерный размах исторического эксперимента по переделке природы, осуществляемого вблизи Крутогорска.

Вскоре после памятного заседания Ученого совета института, на котором Игорь Стогов предложил использовать пещеру в толще Кряжа Подлунного для проведения опытов по выращиванию растений с помощью искусственного Солнца, академик Булавин, Михаил Павлович Стогов, Грибанов и еще несколько работников института посетили названное Игорем подземелье.

Мрачной была эта безымянная пещера. Снопики желтоватого света переносных фонарей лишь сдвигали, теснили в углы застоявшуюся мглу, но не могли до конца одолеть ее. В колеблющихся бликах света еще более зловещими казались уходящие во мглу красно-серые растрескавшиеся своды, висевшие над головой гигантскими бесформенными глыбами.

Осмотр занял несколько дней. То и дело спотыкаясь о каменистые кочки пола, проваливаясь в глубокие, наполненные теплой, дурно пахнущей жижей ямы, разведчики пещеры шаг за шагом продвигались вперед. Ни единого живого существа не встретилось им на этом пути. Даже пауки и летучие мыши не гнездились здесь. Люди мечтали увидеть хотя бы усики мха на одном из камней, но лишь грязно-сизые пятна плесени встречались на их пути. Плесень, одна лишь плесень представляла здесь все богатство и многообразие земной растительности.

И вот настал наконец день, когда, измученные многодневным пребыванием в подземелье, потрясенные его мрачностью, люди вновь увидели над головой и синее бездонное небо и неистощимое в своей щедрости солнце, впервые за много дней полной грудью вдохнули не стерилизованный пресный кислород из баллона, а пьянящий, настоенный на смоле, хвое и цветущих травах воздух. Ох, и вкусен же был этот обычно не замечаемый дар земли!

Вдосталь насладившись и живительным ароматом тайги и ласковыми кивками зеленокудрых таежных ветеранов, наслушавшись птичьего гомона и свиста, Булавин, ни к кому не обращаясь, произнес вслух всего два слова, подытоживая общие мысли:

— Трудно будет.

Да, было нечеловечески трудно и тем, кто у чертежных досок и электронных машин искал, отвергая вариант за вариантом, контуры этого впервые творимого человеком по собственной воле мира. Трудно было и тем, кто в белых стерильных халатах сутками не отходил от микроскопов, колб и термостатов, снаряжая в путь первых жителей этого удивительного мира — послушные человеческой воле «дисциплинированные» бактерии.

В те дни подлинными героями и надеждой Обручевска стали химики — сотрудники комплексной группы профессора Константина Георгиевича Усова. Усов, сухонький, худощавый, не по годам подвижный старичок, сияя детски доверчивой улыбкой, не раз успокаивал Стогова:

— А вы, батенька мой Михаил Павлович, не тревожьте себя понапрасну мыслями о заселении будущих ваших владений. Прежде чем люди туда войдут, там мои бактерийки потрудятся, постараются.

Слово «бактерийки» Усов произносил как-то вкусно, нежно, по-детски округляя губы.

Обычно такие разговоры кончались неизменной просьбой Усова:

— Только вы уж, батенька Михаил Павлович, тоже постарайтесь. Скорее зажигайте ваше солнышко. Без солнышка, без тепла и света даже мои бактерийки не могут трудиться.

Но особенно нелегко пришлось тем совсем еще молодым едва ли знакомым с бритвой ребятам, что первыми шли на штурм подземелья. Человек давно уже стал повелителем легионов умных, послушных его воле машин. Но все же не машина, а человек вновь и вновь первым вступал в поединок со скупой на милости природой, человек должен был проторить путь машине.

А потом, спустя несколько месяцев после того, как были пройдены и обследованы все закоулки безымянной до того пещеры, получившей ныне имя пещеры Надежды, в кабинете Стогова собрались ведущие работники института. Над Обручевском стояло знойное июльское утро, предвещавшее обильный грозами день. Жаркие солнечные лучи через пластмассовые стены слепящим потоком заливали помещение. В их свете особенно мрачно, враждебно людям выглядели щелястые заплесневелые своды пещеры, чутко обрисованные лучом «всевидящего глаза» на большом настенном экране.

Не повышая голоса, Михаил Павлович спокойно приказал в микрофон кому-то невидимому:

— Давайте технику.

Минуло несколько минут, и наблюдатели увидели, как поплыли по экрану причудливые тени, очертаниями напоминающие гигантских черепах. То были специально для этой цели сконструированные в институте управляемые на расстоянии подземные танки. В их электронном мозгу был запечатлен лишь один приказ человека: сокрушить, сравнять все неровности, встреченные на пути, превратить пещеру в гигантский зал.

Для выполнения этой задачи подземные танки несли в своих башнях могучее оружие — мощные генераторы ультравысокой частоты.

На экране было видно, как головная черепаха вдруг остановилась, уперлась стальным лбом в возвышавшийся на пути каменный бугор. Глухо зарычав, машина отпрянула назад, и в ту же секунду из ее башни вырвался столб голубовато-желтого пламени. Еще несколько секунд и, победно урча, черепаха двинулась дальше по раскаленной магме, прессуя ее своей всесокрушающей стальной тушей.

Теперь экран являл собою картину, которая не родилась бы в представлении самого мрачного художника, решившего изобразить ад кромешный. Рычали, стонали, скрежетали зубцами гусениц стотонные черепахи, угрожающе покачивались их ребристые башни, то и дело взвивались сполохи ослепительного пламени, клубы пара и огненного дыма поднимались к сводам. Каменные громады в несколько секунд раскалялись до ярко-красного свечения, крошились, трескались, а потом вдруг вспыхивали, точно смоляные факелы и растекались под гусеницы машин пурпурными озерами кипящей магмы.

Страшным было это зрелище горящих и кипящих камней. Страшным и радостным: за ним стояло безмерное могущество свободного человека.

А потом уже другие подземные танки, поменьше первых, вооруженные контрольной электронно-оптической аппаратурой, прошли по следам черепах-огнеметов и не было на их пути ни единого каменного выступа, ни единой щелочки или кочки на каменном все еще раскаленном полу.

— Балетную студию открыть и то в пору, — удовлетворенно пошутил Стогов.

Так был сделан первый шаг к созданию полигона № 1 испытательной секции Сибирского комплексного института ядерных проблем.