Все, находившиеся в тот миг в палатке, понимали это, но никто не осмеливался высказать свои мысли. Люди хмуро молчали, лишь изредка с надеждой посматривая на Лазарева. Пилот сидел у стола, опустив массивную голову. В плотно стиснутых губах он зажал неразлучную трубочку, которую так и не зажег. Лазарев понимал настроение товарищей, сознавал, что лишь он один может спасти этих людей. Может спасти, но может и погубить… Справится ли его вертолет с беспощадной стихией…

Но не раздумий, а действий, только действий ожидали от него сейчас товарищи. Лазарев встал, молча натянул скафандр и, прежде чем надеть шлем, коротко и очень спокойно, точно речь шла о совсем обычном деле, пригласил:

— Пошли в вертолет, друзья. Полетим…

Стогова вновь облачили в скафандр и, закрывая своими телами от порывов неистового ветра, сами то и дело падая, оступаясь, бережно понесли к вертолету.

О том, что больше сопутствовало успеху этого полета — беспримерное «везение» или беспримерное мастерство пилота, участники экспедиции впоследствии так и не могли прийти к единому мнению. Не мог ответить на этот вопрос и сам Лазарев. Впрочем, молчаливый «воздушный шофер» и не любил вспоминать об этом рейсе. А о том, какого напряжения всех душевных и физических сил стоило Лазареву получасовое виртуозное лавирование тяжелой машиной на ураганном ветру в огненной паутине молний красноречивее всяких слов свидетельствовала широкая серебряная прядь, как бы разрезавшая надвое смолисто-черную шевелюру пилота…

Как ни труден был этот полет, но завершился он успешно, и как раз вовремя. Усиленная доза биогена помогла спасти висевшую на волоске после тяжелой контузии жизнь Михаила Павловича Стогова.

Печальное происшествие на вершине неожиданно открыло еще одно неизвестное до того качество стогнина. Оказалось, что хрупкая с виду пластмасса способна противостоять не только смертоносной радиации, но и удару взрывной волны колоссальной силы. Именно это свойство стогнина и позволило Михаилу Павловичу, оказавшемуся сравнительно недалеко от центра ядерного взрыва, отделаться счастливой, при таких обстоятельствах, контузией.

Однако, даже и с помощью чудодейственного биогена, лечение Михаила Павловича продвигалось довольно медленно. Тянулись бесконечные дни в больничной палате. Как хотелось Стогову поскорее покинуть ее, вновь вернуться в привычный мир молодого института.

А в лабораториях Обручевска в те дни царило подлинное ликование. После экспедиции Стогова тайны пика Великой Мечты больше не существовало. Доклады Игоря Михайловича Стогова и геолога Лукичева о результатах обследования таинственного пика явились настоящей сенсацией. Результаты экспедиции не только подтвердили, но и превзошли самые смелые прогнозы и предположения Михаила Павловича.

— Если переходить на язык ювелиров, — шутливо говорил Игорь Стогов корреспондентам многочисленных газет, — и сравнивать Подлунный кряж с драгоценным ожерельем, то пик Великой Мечты в нем самая крупная и ценная жемчужина.

— Судите сами, — далее Игорь обычно переходил на сугубо деловой язык, — одним из основных видов современного ядерного горючего является уран, точнее, его тяжелый изотоп с атомным весом 238. Но для того, чтобы разжечь, разбудить это традиционное топливо реакторов, требуются усилия его более легкого собрата — урана с атомным весом 235. Однако, хотя урана на земле и много, этот наиболее ценный легкий его изотоп составляет в общих запасах лишь доли процента. Так считалось до сих пор. А теперь, побывав на вершине, мы подарили нашей стране заботливо припасенные для нас природой сотни тысяч тонн этого ценнейшего из металлов. Ныне нет больше сложной проблемы извлечения «чистого» урана-235.

У вас, вероятно, возникает законный вопрос: как же при таких условиях пик — этот сверхгигантский атомный котел — до сих пор не взлетел на воздух, не стал источником величайшего в истории стихийного бедствия. Дело в том, что природа «творила» пик с какими-то особыми вдохновением и заботливостью. Взрывоопасные урановые пластины пронизаны породами, замедляющими бег нейтронов, не позволяющими цепной реакции распространиться на всю массу урана, что привело бы к гигантской катастрофе. Правда, отдельные взрывы время от времени все же случаются, но они носят локальный, замкнутый характер и не приводят к бедствию.

Но Незримый таит в своих недрах сокровища, неизмеримо более ценные, чем даже уран-235. В породах-замедлителях присутствуют довольно мощные линзы одного из наиболее легких металлов — лития. При облучении же лития нейтронами, в чем на Незримом недостатка нет, выделяется самый ценный из изотопов водорода — сверхтяжелый водород с атомным весом 3, так называемый тритий. Фонтаны подземных вод, устремляясь к вершине Незримого, вымывают, растворяют в себе тритий. Так получаются молекулы сверхтяжелой воды. Ее мы и обнаружили в «фонтанах» на вершине Незримого. Еще месяц назад на всей земле были известны лишь несколько сот граммов трития. Ныне мы счастливы сообщить, что запасы трития можно уже сейчас исчислять тоннами.

Тритий, как вы знаете, — это важнейшее и наиболее экономичное топливо будущих термоядерных реакторов. Открытие здесь огромных запасов трития значительно облегчает для нас процесс зажжения Земного Солнца.

…Процесс воспламенения будущего неиссякаемого источника тепла и света действительно облегчался, но требовалось найти еще материал, из которого можно было бы изготовить сосуд, способный надежно упрятать частицу солнца. Этим и были заняты люди в многочисленных лабораториях Обручевска.

Не узнать было в те дни Виктора Васильевича Булавина. Обычно сдержанный и педантичный до крайности, сейчас он забыл о привычном распорядке суток, о сне и отдыхе.

Да и можно ли было уснуть, если на первых порах с испытательных стендов поступали только нерадостные вести.

Начиная поиски, Булавин заявил сотрудникам своей группы:

— Все известные нам металлы не могут участвовать в конкурсе. Природа создала их исключительно для пользования в земных условиях, ни один из металлов не годится в качестве оболочки для Солнца. А нам нужен именно такой материал. Не использовать уже существующее, а создать новое — в этом наша цель.

И снова, как и при поисках стогнина, решающее слово должны были сказать химики и металлурги. Но слишком сложна и необычна была эта задача. И потому так неутомимо создавались все новые и новые рецепты небывалых сплавов и пластических масс.

Снова и снова образцы материалов направлялись в испытательные камеры, и с удручающей однообразностью повторялось одно и то же.

В просторное, лишенное окон, помещение с полом, потолком и стенами из многометровых бетонных плит робот бережно вносит объемистую «баранку», изготовленную из материала, подлежащего испытаниям.

Проходит несколько минут, и мощные насосы выкачивают из сосуда, являющегося по замыслу Булавина прообразом будущего реактора, воздух. А из динамика телевизофона уже доносится команда академика:

— Начать наполнение.

И вот уже точнейшие приборы доносят людям, что в вакуум сосуда «впрыснуты» несколько граммов плазмы дейтерия и трития.

Новая команда академика, и оживают стрелки вольтметров и амперметров, мерцают сигнальные глазки электронных термометров.

Булавин всегда с волнением и надеждой ждал эту решающую минуту эксперимента. Виктору Васильевичу, Игорю Стогову и другим, кто стоял в эти мгновения у пульта управления, казалось, что они видят, физически ощущают, как летящий со скоростью света поток электронов обрушивается на «голые», лишенные электронной брони ядра дейтерия и трития, стягивает их в тончайший жгут и подвешивают в пустоте, оберегая от опасной встречи со стенками сосуда…

С каждой секундой нарастает сила тока, поступающего в сосуд, с каждой секундой нарастает температура плазмы. Счет уже идет на сотни тысяч ампер и десятки миллионов градусов… И вот уже взоры людей прикованы к счетчикам нейтронов, не оживут ли они, не возвестят ли о начавшейся в плазме цепной реакции синтеза.