Тогда его прокачают.

Гады, не хочу!

И маньяк решил прибегнуть к последнему шансу. Замкнул свой разум, закрыл все семь мозгов — так же, как закрыт был лиловатый уровень. Закупорил все мысли, потушил огоньки и костры эмоций, разомкнул нейтральные цепи, питавшие энергией разум. Будто огромный механизм, гонящий вниз по кривой от пиковой интенсивности, мозг дракона резко замедлился, мысли потускнели, увяли и обесцветились. На месте беглеца образовался пробел. Семь песьих голов уснули.

С точки зрения мысли, дракон прекратил существовать — и световой фантом скользнул по нему, не нашел на чем задержаться — и двинулся дальше. Но те, что охотились за помешанным, были более чем нормальны. Вполне вменяемы. Разум их подчинялся определенному порядку, и с позиции этого порядка они расценивали реальность — в том числе и ту, в которой оказался маньяк. За световым фантомом следовали теплонацеленные лучи, за ними массовысотные сенсоры, а за сенсорами — еще и слежаки, что в два счета выискивали малейшие следы инородной материи на любом закрытом уровне.

Маньяка нашли. Вынюхали, нащупали, будто остывшее солнце. И переместили. Запертый в своих безмолвных черепах, беглец даже ничего и не понял.

Наконец он решился снова откупорить разум. В том вневременном полусознании, что следует за полной отключкой, маньяк обнаружил себя заключенным в стазисе — в дренажной камере на Третьем Красном Активном Уровне. Тогда, во все семь луженых глоток, безумец завопил.

Нетрудно понять, что звук не пошел дальше гортанных глушителей, которые помешанному успели вставить, пока он висел в отключке. Пустота и беззвучие еще сильнее устрашили маньяка.

Он оказался размещен в янтарном веществе, которое Вполне комфортно его облегало. Будь все это в более раннюю эру, в другом мире, в другом пространственно-временном континууме, маньяка просто притянули бы ремнями к больничной койке. Но этого безумца, этого дракона заключили в стазисе на Красном Уровне, в Гдекогдании. И больничная койка, снабженнная антигравом, висела в невесомости. Предельно комфортное обиталище. Да еще сквозь толстую шкуру заботливо вводят питательные вещества. Ну и конечно — депрессанты и тонеры. Дракон ждал, когда же его прокачают.

В камеру в сопровождении Линаха вплыл Семф. Да-да, тот самый изобретатель прокачки. Линах же все доискивался Публичного Возведения в должность Проктора.

— Если бы мне требовался окончательный довод, то лучщего не сыскать, заметил Линах, кивнув головок па маньяка.

Семф сунул стержень анализатора в янтарное вещество, вынул и торопливо прочел данные о состоянии пациента.

— Если бы тебе требовалось более грозное предупреждение, — негромко произнес он, — то лучшего точно не сыскать.

— Наука должна подчиняться воле масс, — буркнул Линах.

— Горько мне верить в такие постулаты, — быстро отозвался Семф. В голосе ученого прозвучали не вполне ясные нотки, но уверенности в горестных словах от лого не убавилось

— Знаешь, Семф, я намерен об этом позаботиться. Так что лучше тебе все-таки поверить. Я постараюсь убедить Совет принять резолюцию.

— Слушай, Линах. Как по-твоему, сколько мы уже знакомы?

— С твоего третьего проноса. А моего — второго.

— Да, около того. Лгал я тебе хоть раз? Скажи. Или, может, требовал от тебя чего-то вредного для дела?

— Нет. По крайней мере, не припомню.

— Почему же именно сейчас ты не хочешь прислушаться к моим словам?

— Потому что считаю твое мнение ошибочным. Пойми, Семф, я не фанатик. И не набираю себе политический капитал. Просто я до конца убежден, что другого такого шанса у нас никогда не было и уже не представится.

— Но это же катастрофа, полный крах для всех нас, для всех тех, кто в прошлом, — и одному Богу ведомо, для скольких еще через параллакс- Да, мы перестанем гадить в собственном доме. Но какой ценой? Ведь мы изгадим все другие дома.

Линах только и развел руками:

— Нам приходится выживать.

Семф медленно покачал головой — с той же печальной усталостью, что выражалась у него на лице:

— Вот бы мне все это прокачать.

— А можешь?

Семф пожал плечами:

— Я все-все могу прокачать. Но то, что останется, будет уже просто ни к чему.

Янтарное вещество поменяло тон. В самой глубине засветилась синева.

— Пациент готов, — сказал Семф. — Прости, Линах. Но еще один — самый последний разок. Держу пари, что ничего толкового тут не добиться. Пожалуйста. Подожди следующей сессии. Совету не следует принимать твое предложение прямо сейчас. Позволь, я проведу еще несколько проверок. Хорошенько гляну, насколько далеко мы выхаркнем этот мусор и какие разрушения это вызовет. Подожди, пока я подготовлю кое-какие отчеты.

Линах был непоколебим. Покачал головой с железной убежденностью:

— Можно, я понаблюдаю за прокачкой?

Семф тяжело вздохнул. Все. Проиграл.

— Да. Конечно. Понаблюдай.

Янтарное вещество со своей безмолвной ношей начало приподыматься. Достигло уровня, где висели двое мужчин, и плавно проскользнуло меж ними. Оба поплыли вслед за гладким контейнером с упакованным в нем семиглавым драконом. Казалось, Семф хочет что-то добавить. Но добавить уже ничего не оставалось.

Тут янтарная кристаллоидная люлька стала испаряться прямо на глазах и вскоре исчезла. Тела двух мужчин тоже потеряли материальность и, похоже, последовали за люлькой невесть куда. Проявились они в дренажной камере. Лучистый помост пустовал. Янтарная люлька беззвучно опустилась в самый центр, и темно-желтое вещество стало как бы растекаться, исчезая и раскрывая дракона.

Маньяк тут же отчаянно попытался задергаться и приподняться. Но депрессанты одолевали его помешательство. Да, дракона по-прежнему снедали бешенство, буйство, черная ненависть. Но двинуться с места маньяк не мог. Все, на что он пока был способен, — сохранять форму тела.

Семф повернул полоску на левом запястье. Внутри полоска засветилась темно-золотым. В камере зашипел воздух, яростно спеша заполнить собой вакуум. Лучистый помост испускал теперь серебристое свечение, что исходило, казалось, из самого воздуха — из неведомого источника. Серебристое свечение омыло дракона — и семь громадных пастей разом распахнулись, обнажая смертоносные полукольца клыков. Потом глаза страдальчески прикрылись двойными веками.

Во всех семи головах металась чудовищная боль. Невыносимая пульсация постепенно превращалась в дерганье острозубой пасти за каждый нерв, миллионы клыков впивались в каждую клеточку огромного тела. На сами мозги что-то давило, придавливало их к черепу, сжимало клещами — а потом продуло, промыло, прочистило.

Семф и Линах разом перевели взгляды с содрогающегося тела дракона на дренажный резервуар в другом конце камеры. Прямо на глазах резервуар понемногу стал наполняться. Заклубилось в нем белое дымное облако, где мелькали яркие искорки.

— Пошло-поехало, — уже без всякой нужды заметил Семф.

Линах отвел глаза от резервуара. Тело дракона с семью песьими головами словно покрылось рябью. Видимый как бы сквозь неглубокую воду, маньяк стал меняться. По мере накопления резервуара дракону все труднее становилось сохранять форму. Облако искрящегося дыма делалось все плотнее — и все менее определенные очертания приобретало существо на лучистом помосте.

Наконец маньяк понял тщетность своих усилий и сдался. Резервуар теперь наполнялся куда стремительнее, а тело дракона вибрировало, корчилось, сжималось… Вот на неясные очертания семиглавого монстра стали накладываться контуры человеческой фигуры. Когда резервуар заполнился на три четверти, дракон окончательно превратился в эфемерную тень — в некий намек, по которому можно было лишь строить догадки, что представляла собой эта фигура перед прокачкой. И теперь с каждой секундой на помосте все резче проступал человеческий абрис.

Наконец резервуар заполнился до краев — а на лучистом помосте остался лежать нормальный человек. Не открывая глаз и судорожно подергиваясь, человек отчаянно пытался отдышаться.