– Не знаю, – ответила Дженни. – И никто никогда так и не узнал. Когда бывшие больные возвращались в добром здравии, они ничегошеньки не помнили, ну разве что спали как убитые и снов не видели.

– И они действительно излечивались? – не поверила Пегги Сью. – Даже калеки?

– Да. У безногих появлялись новые ноги, розового цвета. Видели бы вы, как они ковыляли – точь-в-точь карапузы, делающие свои первые шаги! И отрезанные руки отрастали, как хвост у ящерицы… Слепые прозревали, а к глухим возвращался слух.

– И как долго их лечили? – справился Себастьян.

– Иногда одну ночь, а когда и два дня, в зависимости от сложности увечья или болезни. Те, кого приносили в полумертвом состоянии, оживали и уходили, пышущие здоровьем. И сколько потом ни разглядывали их животы или грудь, все зря: не было даже намека на царапину. А следов от швов вообще было не видать.

Пегги Сью пробурчала нечто нечленораздельное. Ей хотелось недоверчиво пожать плечами и громко заявить, что Дженнифер – мифоманка.[9]

А Дженни между тем продолжала с придыханием вспоминать свое прежнее житье, то золотое времечко чудес. Чувствовалось, как же ей нравилось жить в атмосфере ежедневного волшебства.

– Только смерть была окончательной преградой, – объяснила она. – Кое-кто пытался положить возле Великой стены трупы, но дельце не выгорело. Никто не видел, чтобы мертвецы возвращались оттуда на своих двоих. Магия действовала лишь на живых; как только в теле угасала последняя искра жизни, чудо не совершалось. В каком-то смысле это всех успокоило, так как подтверждало, что ничего нечестивого там не происходило и все основные законы жизни и смерти были соблюдены.

– То есть когда руки отрастают, – подивилась Пегги Сью, – это, по-вашему, в порядке вещей?

– А что тут такого? – возразила Дженни. – У ящерок же хвосты отрастают… и плоды, которые сорвали в прошлом году, появляются на тех же деревьях!

Синий пес заскулил, потому как нутром почуял, что этакие чудеса в решете ничего хорошего лично ему не сулят.

– Так продолжалось годами, – прошептала Дженнифер. – Мы были счастливы, ни в чем не нуждались, паломники делали нам приношения: съестные припасы, ткани, а иной раз даже свинью или корову дарили, если надежд на выживание было ноль. Ну а потом, в один ужасный день, все пошло шиворот-навыворот.

– Исцеления прекратились? – встревожился Себастьян.

– Нет… но они стали… не пришей кобыле хвост.

Дженни поморщилась. Отец ее вновь задергался на своем шезлонге и прокричал, что не хочет выздоравливать. Пегги ожидала, что рыжая продолжит повествование, но та вдруг словно испугалась, что наговорила лишнего.

– Люди до сих пор сюда приходят, вроде вас, – заключила она вполголоса. – Не лезьте вы никуда, говорю я им, но они еще ни разу меня не послушались. Любой ценой хотят излечиться. Они перемахивают через Великую стену и растворяются в аббатстве… и больше их никто нигде никогда не встречает. По крайней мере, в прежнем виде.

– И много таких? – поинтересовался Себастьян.

– Нет, но их нельзя не заметить, ведь они ходят вокруг Великой стены кругами в поисках входа.

– Входа?

– Ну да, там же ни двери нет, ни решетки, ни ворот, ничего. Развалины огорожены глухой стеной. Хочешь забраться в сад, будь добр перелезть через стену. Что и делают упрямцы, жаждущие исцеления. Они плевать хотели на мои предупреждения! Больше я никого не отговариваю, мне надоело говорить в пустоту. Если жившие там монахи обходились без двери, значит, не очень-то хотели, чтобы к ним захаживали гости, разве неясно?

Пегги почувствовала, как быстро забилось ее сердце. От описания этой непрерывной закольцованной стены ей сделалось как-то неуютно. Ей уже мерещилась бесконечная серая череда громадных каменных плит.

– Расскажи про монахов, – попросила она. – Что ты о них знаешь?

Но Дженни с недоумением пожала плечами. В деревне мало что было известно об основавшей монастырь братии. Уж слишком давно это произошло, девять или десять веков тому назад, а может, и того больше. Кто-то утверждал, что стену монахи возвели для защиты от разбойников, а кто-то думал иначе.

– Нельзя ли поконкретнее? – не отставала Пегги. – То есть кому-то пришло в голову, что монастырская стена нужна для того, чтобы нельзя было выйти наружу?

– Вполне возможно, – согласилась Дженни. – Папа говорит, что стена здесь поставлена, чтобы защитить нас от существа, которое когда-то в древности в монастыре заточили.

– И кто это, по-твоему, был? – оживился Себастьян.

– Откуда мне знать… – буркнула Дженнифер. – Деревенские старики величали его великим чудодеем, или – врачевателем. А позже его прозвали доктор Скелет, потому что, говорят, ну вылитый он Джек О’Лэнтерн,[10] демон Хеллоуина. Никто из деревенских его в глаза не видел. И через стену никто из местных отродясь не перелезал.

– А что с монахами? – спросила Пегги.

– Монахи перемерли там, за стеной, один за другим, от старости. Последнему было, говорят, лет под триста. Затворниками они были. Еду им через стену перебрасывали. Кто такие, как выглядели – никто вам не скажет.

– После их смерти паломники еще наведывались? – осведомилась Пегги Сью.

– Да, – подтвердила девушка. – И довольно часто. До тех пор, пока все стало не слава богу. Тогда ряды болезных сильно поредели. Слухи пошли разные. Тут-то они и испугались!

– Чего это они испугались? – вскинулся Себастьян. – На какие-такие слухи ты намекаешь?

Дженнифер резко встала. Лицо ее посерьезнело; она дошла до задней двери грузовика-рефрижератора и замерла на последней ступеньке лесенки, вглядываясь в туман, который медленно проползал под колючей проволокой, окружавшей кладбище машин. Она сжала кулачки, раздраженно сунула их в карманы и выгнула спину, как обозленная кошка.

– Так и быть, скажу, – нехотя произнесла она. – Исцеления были далеки от совершенства. Отросшие конечности выглядели более чем странно! Новые руки мало-помалу превращались в черт-те что. И ноги… и все остальное.

Голос ее дрожал от тревоги и волнения, и Пегги приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, о чем она бормочет.

Испуганным шепотом Дженни принялась вспоминать страшные метаморфозы, происходившие с исцеленными. Отросшие магическим образом руки-ноги постепенно покрывались чешуей. Пальцы на руках и на ногах срастались, а ногти принимали форму громадных когтей.

От таких подробностей Пегги передернуло. Где-нибудь в придорожной забегаловке быстрого обслуживания, за горячим фаст-фудовским гамбургером, среди гвалта и гомона едоков она прыснула бы со смеху от подобного признания, но здесь, в авторефрижераторе, приспособленном под жилой дом, окруженном сгущавшимся туманом, смеяться ей отчего-то совсем не хотелось.

– Руки и ноги чудовищ, – как заводная, повторяла рыжеволосая девушка, – вы понимаете или нет?

Теперь туман клубами поднимался по лесенке, словно намереваясь вползти в фургон. Дженнифер это заметила и свела вместе обе створки двери, заложив скобы чем-то вроде толстого ломика.

– Ночь на дворе, – проговорила она устало. – Переночуйте здесь, сегодня уже поздно заниматься вашей машиной.

– Поэтому твой отец так хочет остаться больным? – прошептала Пегги Сью. – Из-за чуда, то есть, я хочу сказать, из-за его последствий?

– Да. Деревенские перестали класть носилки с увечными у стены. И стараются перехватить паломников, которые чешут к ней прямиком через ланды. Но всегда находятся рисковые люди – вроде вас! – готовые на все, хоть самим чертом стать, ничего им не страшно. Порой они прячутся в домах животных, чтобы рвануть из засады, когда представится случай. Если пытаешься их разубедить, предупредить, они как с цепи срываются. Один такой как-то раз даже пытался меня придушить.

– С этим все ясно, – подвела черту Пегги. – Но ты нам не объяснила, для чего нужно переодевать животинок в людей?