Заметив это, Мосейн поманил нас с Махтаб за собой. Мы вышли в серый, холодный рассвет; обогнув дом, мы оказались на заднем дворе, где стояла еще одна хижина.

Внутри было полно женщин и детей: кто-то разговаривал, а кто-то крепко спал на полу, укутавшись в одеяла.

Нам навстречу выбежала женщина, на которой было надето множество курдских юбок.

– Это моя сестра! – сказал Мосейн на фарси. Мосейн подбросил в огонь дров.

– Завтра отвезем вас в Ван, – сообщил он мне. И ушел в дом для мужчин.

В Ване миссия контрабандистов заканчивалась. Завтра, по прибытии туда, мы с Махтаб останемся одни.

Сестра Мосейна дала нам тяжелые перьевые одеяла и уложила нас на полу у стены, в дальнем от очага углу.

Здесь было сыро и холодно. Мы с Махтаб жались друг к другу под одеялами.

– Мы в Турции. Мы в Турции, – повторяла я словно заклинание. – Ты можешь в это поверить?

Обняв меня, Махтаб крепко уснула. Было таким счастьем прижимать ее к себе; видя ее доверчивый сон, я немного успокоилась. Однако голова у меня шла кругом. В каждой частичке моего тела пульсировала боль. Я умирала от голода. В течение последующих нескольких часов я спала лишь урывками. А как только просыпалась, молилась Богу – благодарила Его за то, что помог нам, и просила большего. Пожалуйста, Господи, не оставляй нас до самого конца. Только с твоей помощью мы одержим победу.

Я впала в полузабытье, когда около восьми часов утра пришел Мосейн. Он выглядел посвежевшим всего лишь после нескольких часов сна. Я никак не могла добудиться Махтаб, однако в какой-то момент она вспомнила, что мы в Турции. И тут же вскочила на ноги, готовая продолжать путь.

Я тоже немного ожила. Ведь мы и в самом деле были в Турции. И притом вдвоем. Все мое тело ныло, словно после тяжелых побоев, однако пальцы на руках и ногах вновь обрели чувствительность. Я могла идти дальше. Мосейн подвел нас к сравнительно новому микроавтобусу с противозаносными цепями на шинах. Один из контрабандистов уже сидел за рулем.

Мы ехали по узкой горной дороге, которая извивалась по самому краю обрыва. И это при том, что она не была обнесена защитным барьером. Нас спасали опыт водителя и цепи на колесах. Мы спускались все ниже и ниже, углубляясь в Турцию и удаляясь от Ирана.

Вскоре мы остановились у крестьянского дома, лепившегося к скале, здесь нас ждал завтрак: хлеб, чай и острый, прогорклый сыр. Несмотря на голод, я съела совсем чуть-чуть. Однако выпила несколько стаканов чаю, всыпав в него как можно больше сахара.

Вошла женщина со стаканом парного козьего молока для Махтаб. Сделав глоток, Махтаб заявила, что предпочитает чай.

Тут появилась невероятно толстая, беззубая, сморщенная и седая – результат суровой жизни в горах – старуха. Ей можно было дать лет восемьдесят. Она принесла для нас охапку одежды и обрядила нас с Махтаб все в те же курдские костюмы, но уже с местными – турецкими – вариациями.

Некоторое время мы сидели в полном бездействии, и я начала беспокоиться. В ответ на мой вопрос – чего мы ждем? – мне объяснили, что Мосейн отправился в «город» за машиной. Я также узнала, что толстуха, помогавшая нам одеваться, мать Мосейна. Здесь же была и его жена. Значит, вот оно что. Мосейн был не иранцем, а турком. Однако, как выяснилось впоследствии, я ошибалась. Он был курдом, не признававшим суверенность границы, которую мы вчера пересекли.

Вернулся Мосейн, и все пришло в движение. Он сунул мне какой-то маленький газетный сверток и заторопил нас с Махтаб к машине. Я, быстро спрятав сверток в сумку, собралась было поблагодарить мать Мосейна за гостеприимство, но, к моему удивлению, она первая влезла на заднее сиденье, поманив нас за собой.

Один из контрабандистов сел за руль, рядом с ним на переднем сиденье примостился какой-то мальчик.

Теперь мы были типичной семьей турецких курдов, куда-то едущих по своим делам. Рядом с необъятной мамашей Мосейна Махтаб почти не было видно. Возможно, так и было задумано. Старуха с довольным видом попыхивала турецкой сигаретой с едким запахом, наслаждаясь сумасшедшей гонкой под гору.

У подножия водитель сбавил скорость. Впереди виднелась будка – контрольно-пропускной пункт. Я напряглась. В машину заглянул турецкий солдат. О чем-то поболтав с водителем, он проверил его документы, однако наших удостоверений личности не потребовал. Мать Мосейна выпустила облако сигаретного дыма ему в лицо. Солдат велел нам проезжать.

Мы продолжали путь по двухрядному асфальтированному шоссе, рассекающему плоскогорье. Каждые двадцать минут приходилось останавливаться у контрольно-пропускных пунктов. Всякий раз у меня начинало учащенно биться сердце, но нас пропускали без затруднений. Мать Мосейна постаралась на славу, нарядив нас в курдское платье.

В какой-то момент водитель притормозил у обочины, откуда ответвлялась бугристая колея, ведущая к деревеньке, состоявшей из нескольких лачуг. Мальчик, сидевший впереди, выпрыгнул из машины и побежал по направлению к ней. А мы помчались дальше, к Вану.

Только тут я сообразила, что в предотъездной суете забыла попрощаться и поблагодарить Мосейна. Мне стало стыдно.

Я вспомнила о его свертке. Я ведь сунула его в сумку, не распаковав. Я развернула газету – здесь были наши паспорта, деньги и мои драгоценности. Все доллары были в целости, а иранские риалы обратились в толстую пачку турецких лир. Мосейн вернул все, кроме золотого ожерелья. Таким странным образом закончилось это странное знакомство. Мосейну я была обязана жизнью – и своей и Махтаб. Деньги и драгоценности уже не имели значения. Вероятно, Мосейн решил, что золотое ожерелье – справедливые чаевые.

Мы затормозили у другой колеи, ведущей к другой бедной деревушке. Мать Мосейна закурила очередную сигарету, прикурив от предыдущей. Затем проворно вылезла из машины и, не простившись, ушла.

Теперь в машине остались только мы и водитель, мчавший нас по направлению к Вану.

Неожиданно он остановился в безлюдном месте и жестом велел нам сбросить с себя курдские платья. Мы остались в американской одежде, превратившись в американских туристок, правда, без положенных штампов в паспортах.

Мы возобновили путешествие, и я заметила, что теперь деревни попадались чаще и стали крупнее. Мы приближались к окрестностям Вана.

– Аэропорт, – попыталась я объяснить водителю.

Махтаб произнесла соответствующее слово на фарси, и водитель просиял – понял. Он затормозил перед каким-то зданием, окна которого пестрели туристическими рекламными плакатами, и жестом велел нам оставаться в машине. Через несколько минут он вернулся и с помощью Махтаб сообщил мне, что следующий рейс в Анкару через два дня.

Это не годилось. Нам надо было выезжать в Анкару немедленно, прежде чем кто-либо успеет нами заинтересоваться.

– Автобус? – с надеждой спросила я.

– Аа-а, – кивнул водитель.

Он нажал на газ, и мы понеслись по улицам Вана в поисках автовокзала. Здесь водитель вновь велел нам оставаться в машине. Он вошел в здание диспетчерской и вернулся через несколько минут.

– Лиры? – спросил он.

Я вынула из сумки пачку турецких денег и протянула ему. Отсчитав несколько банкнот, он исчез. И вскоре появился, широко улыбаясь и размахивая двумя билетами на автобус до Анкары. Он заговорил с Махтаб, с трудом подбирая слова на фарси.

– Он говорит, что автобус уходит в четыре часа, – перевела Махтаб.

И прибывает в Анкару лишь завтра – около полудня.

Я взглянула на часы. Было только час дня. Мне не хотелось три часа околачиваться на автовокзале, и, позволив себе расслабиться у самого порога к свободе, я произнесла единственное слово – в данный момент самое желанное как для меня, так и для Махтаб.

– Газза! – Я приложила руку ко рту. «Еда!»

С того момента, как мы покинули тегеранское укрытие, мы ели только хлеб и семечки, запивая их чаем.

Оглядевшись по сторонам, водитель жестом позвал нас за собой. Он завел нас в ближайший ресторан. Затем, когда мы сели за столик, сказал, отряхивая руки: