– Я хотела бы видеть доктора Махмуди, – произнесла она.

Махмуди втолкнул меня в квартиру и запер дверь. Сам же он остался на лестничной площадке. Я, приложив ухо к двери, подслушала разговор.

– Я американка, – начала женщина на безупречном английском. – Страдаю диабетом. Не могли бы вы взять у меня анализ крови?

Она объяснила, что замужем за иранцем из Мешхеда – того самого города, куда на паломничество отправилась Амех Бозорг. Ее муж воюет на ирано-иракском фронте, поэтому она временно живет в Тегеране у его родственников.

– Я действительно очень больна, – сказала она. – Домашние ничего не смыслят в диабете. Вы должны мне помочь.

– Я не могу взять у вас кровь на анализ прямо сейчас, – ответил Махмуди.

По его интонациям я поняла, что он пытается взвесить тысячу возможных вариантов. У него пока что нет лицензии на медицинскую практику в Иране; с другой стороны, перед ним пациентка, нуждающаяся в помощи. Он без работы; ему пригодятся деньги даже от одной пациентки. На прошлой неделе мне звонила какая-то незнакомка; теперь незнакомка явилась к нему.

– Приходите завтра в девять утра, – наконец проговорил он, – с вечера ничего не ешьте.

– Я не смогу прийти – у меня занятия по изучению Корана, – сказала она.

Мне, стоявшей по другую сторону двери, эта версия показалась весьма нелепой. Женщина находилась в Тегеране лишь временно – по ее словам, один месяц, – с какой стати в таком случае она поступила на курсы по изучению Корана? Если она в самом деле страдает диабетом, то почему отклоняет рекомендации врача?

– Оставьте мне свой номер телефона, – предложил Махмуди. – Я вам позвоню, и мы договоримся о времени.

– Это невозможно, – возразила она. – В семье моего мужа не знают, что я пошла к врачу-американцу. У меня будут серьезные неприятности.

– На чем вы сюда приехали? – резко спросил Махмуди.

– На такси с телефоном. Оно ждет у подъезда.

Я сжалась от страха. Мне вовсе не хотелось, чтобы Махмуди понял – любая американка может запросто передвигаться по Тегерану.

После ее ухода Махмуди надолго погрузился в глубокую задумчивость. Он позвонил Амех Бозорг, которая остановилась в одной из гостиниц Мешхеда, и справился у нее, не говорила ли она кому-нибудь, что ее брат – врач из Америки; она ничего такого не говорила.

В тот вечер, не обращая внимания на мое присутствие, Махмуди поведал эту странную историю Маммалю и Нассерин, подробно обосновав причину своих подозрений.

– Наверняка у нее под одеждой был спрятан микрофон, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что она из ЦРУ.

Возможно ли это? Неужели эта женщина – агент ЦРУ?

Подобно зверю, загнанному в клетку, я желала только одного – вырваться на свободу вместе с дочерью, поэтому я постоянно анализировала каждый разговор, любое мелкое происшествие. По зрелом размышлении я отвергла вывод Махмуди. Действия женщины не были профессиональными, да и с какой стати ЦРУ вызволять из Ирана меня и Махтаб. Действительно ли ЦРУ столь вездесуще и всемогуще, как говорят? Я сомневаюсь, чтобы американские агенты успешно действовали в Иране. У аятоллы была своя агентура, армия, полиция и пасдар – он оплел этой паутиной всю страну. Как большинство благополучных американцев, я переоценила возможности своего правительства в чужом, фанатически-религиозном государстве.

Вероятнее всего, женщина узнала о моей беде либо от Джуди, либо от Хамида. Выяснить это я не могла; мне оставалось только сидеть и ждать дальнейшего развития событий.

Неопределенность порождала одновременно и тревогу, и радость. Мой стратегический план начал приносить первые плоды. Не следует пренебрегать ни единой возможностью обращаться за помощью к каждому, кто вызывает доверие, и рано или поздно найдутся нужные люди. Но я ясно отдавала себе отчет в необходимости тщательно просчитывать каждое действие, чтобы не попасться в капканы, ловко расставленные Махмуди.

Однажды по пути на рынок я заглянула к Хамиду, чтобы позвонить Рашиду – знакомому Джуди, – который обещал связаться с человеком, нелегально вывозившим людей в Турцию.

– Он не берет детей, – сказал Рашид.

– Пожалуйста, разрешите мне с ним поговорить! – взмолилась я. – Махтаб не причинит никаких хлопот.

– Нет. Он и вас-то не хочет брать, потому что вы женщина. Там даже мужчинам трудно. Надо четыре дня идти через горы. О ребенке не может быть и речи.

– Но я очень сильная, – я и сама не знала, правда это или нет, – в хорошей форме. Я вполне могу все время нести ее на себе. Главное, подпустите меня к этому человеку.

– Сейчас это все равно бесполезно. В горах снег. Зимой до Турции не добраться.

Декабрь близился к концу, но Махмуди запретил мне праздновать Рождество. Чтобы не было ни подарков для Махтаб, никаких других «глупостей», сказал он. В кругу наших иранских знакомых никто не признавал этого христианского праздника.

С гор в Тегеран пришли морозы. Холодные ветры наметали снежные сугробы. Из-за гололеда на дорогах участились аварии, однако сумасшедшие водители не желали сбавлять скорость или ездить осторожнее.

Махмуди простудился. Как-то утром он проснулся, чтобы проводить нас в школу, но не смог подняться с постели.

– У тебя температура, – сказала я, ощупав его лоб.

– Эти холода… – проворчал он. – Надо бы нам обзавестись зимней одеждой. Неужели твои родители не понимают, что должны прислать нам теплые пальто.

Я пропустила эту жалобу – нелепую и эгоистичную – мимо ушей, так как незачем было затевать ссору тогда, когда у меня появилась возможность что-то предпринять. Причесывая Махтаб, я обронила как бы между прочим:

– Ничего страшного, мы сами доберемся до школы. Махмуди так плохо себя чувствовал, что ему было не до подозрений, однако он все же беспокоился, что я не справлюсь с задачей.

– Сама ты вряд ли сможешь поймать такси.

– Смогу, и без труда. Я изо дня в день наблюдала, как ты это делаешь.

Я сказала, что должна дойти до улицы Шариати и крикнуть: «Седа Зафар», что значит «Такси до улицы Зафар».

– Ты должна проявить настойчивость.

– И проявлю.

– Ладно, – буркнул он, повернувшись на другой бок. Стоял сильный мороз, но и ему я была рада. Прошло много времени, прежде чем мне удалось остановить такси. Рискуя попасть под колеса, я вышла на мостовую и преградила машине путь – я твердо решила не отступать. Я должна была доказать себе, что могу самостоятельно передвигаться по Тегерану – еще один шаг на пути из этого города и из этой страны.

Битком набитое такси лавировало в потоке автомобилей, то дергаясь с места на полном ходу, то резко останавливаясь под визг тормозов, при этом водитель изо всех сил жал на сигнал и обзывал своих сограждан «саг» – бранное словцо, в буквальном переводе означающее «собака».

Мы добрались до школы вовремя и без происшествий. Однако, спустя четыре часа, когда пришло время возвращаться домой и я стояла перед школой, пытаясь остановить оранжевое такси, у правой обочины медленно затормозил белый «пакон» (распространенная иранская модель автомобиля), в котором сидело четверо женщин в черных чадрах. К моему изумлению, женщина на переднем сиденье опустила стекло и что-то прокричала на фарси.

Она что, спрашивает, как куда-то проехать?

Машина остановилась совсем близко. Все четыре пассажирки, выкарабкавшись из «пакона», устремились к нам. Придерживая чадры под подбородками, они что-то кричали хором.

Я никак не могла понять, в чем дело, пока мне не подсказала Махтаб:

– Поправь русари.

Ощупав платок, я обнаружила, что из-под него выбилось несколько прядей волос, оскорблявших достоинство окружающих; я скорее натянула русари на лоб.

Четверо незнакомок отбыли так же быстро, как и появились. Я остановила оранжевое такси, и мы с Махтаб поехали домой.

Махмуди был горд тем, что я сумела договориться с таксистами, а я в глубине души была довольна собой – мне удалось справиться с самой что ни на есть сложной задачей; правда, мы оба были обескуражены поведением четверки из белого «пакона».