– Относительно. Он иногда выполняет для нас кое-какие мелкие поручения. Но мы ему до конца не доверяем – пьет и много болтает. Пришлось даже лишить его загранкомандировок.

– Я думала, это из-за меня.

Мужчина засмеялся. При этом глаза его остались такими же серьезными и настороженными.

– И он так считает. Отлично. Надеюсь, вы не собираетесь с ним сходиться?

– Нет. – Маша замотала головой. – Это невозможно.

– Я вас понимаю. И по-человечески одобряю. Когда отец вашего мужа Дмитрия Павловского ушел в отставку и ваша семья лишилась привилегий, вы правильно решили воспользоваться случаем и сбежать куда подальше. Какие могут быть здесь перспективы у молодой красивой женщины, привыкшей…

– Вы… вы все передергиваете. – Маша привстала с кресла. – Я сделала это потому, что… Господи, какая разница – вам все равно этого не понять.

Она опять села.

– Ошибаетесь. Я все прекрасно понимаю. Этот дешевый авантюрист Ковальский, он же Смит, с которым вы встречались в России и обо всем договорились, разыграл ваш побег по нотам, написанным в ЦРУ. У нас есть доказательства сотрудничества этого человека с несколькими разведками как Запада, так и Востока.

До Маши больше не доходил смысл слов сидевшего напротив нее человека – они сливались в один монотонный гул. Ей казалось, голова постепенно наполняется густой и вязкой жидкостью, которая, переполнив ее, вот-вот потечет из ее ушей, глаз и запачкает лицо, шею, халат, тело – все вокруг.

– Довольно. – Она подняла обе руки, как бы защищаясь ими от монотонного словесного потока. – Я все поняла и приму к сведению. Прошу прощения, но мне пора обедать.

…Она глядела ночами на звезды. Ее успокаивал вид безбрежных небесных просторов, отвлекал от мрачных дум. Здесь звезды казались другими. Ей нравились здешние звезды.

Еще ей казалось, что дом хранит воспоминания о ее детстве, матери, отце, Юстине. Они жили здесь такими, какими были тогда. Пускай это другой дом и эти доски, штукатурка, стекла и все остальное никогда не видели ее маленькой, все равно она им доверяла, потому что поняла с самого начала: новый дом был не просто копией старого – в нем жила душа того дома.

Она засыпала под утро и, проснувшись уже ближе к полудню, еще не открывая глаз, с удовольствием вдыхала запах цветов, черешни, клубники. Она растягивала это удовольствие – вхождение в день через обоняние окружающего мира. Перед ее мысленным взором проносились картины цветущих садов под голубым небом, стаи птиц над головой, она видела реку такой, какой она была во времена ее детства, – манящей, что-то таинственно нашептывающей.

Открыв глаза, она любовалась букетом из белых лилий или гладиолусов, медленно переводила взгляд на блюдо с только что собранной клубникой и черешней. Прежде чем потянуться рукой за ягодой, снова закрывала глаза и представляла ее удивительный вкус.

Нонна, услышав скрип половицы под ногами Маши, поднималась по лестнице с большой кружкой молока. За ней шел улыбающийся Толя.

Они завтракали вдвоем под акацией – у Нонны к тому времени заканчивался перерыв, и она, собрав на стол, спешила в амбулаторию. Вокруг цвели цветы, жужжали пчелы. Внизу тихо плескались речные волны.

Толя сопровождал ее повсюду, передвигаясь бесшумно, как тень. Но она все время чувствовала его за спиной. Поначалу ее это радовало, она улыбалась ему и что-нибудь говорила. Потом она свыклась с его вечным присутствием и не замечала его. Наступил час, и оно начало действовать ей на нервы.

В то утро она проснулась с мыслью, что Ян, освободившись из плена, первым долгом приедет сюда, в дом у реки. Она почему-то была уверена в этом, как и в том, что он появится неожиданно. Возможно, сейчас он уже спускается той тропинкой меж двух холмов, по которой они с Юстиной ходили в степь за травами.

Она выскользнула из-под одеяла, надела на голое тело ситцевый сарафан, который ей сшила Нонна, и сбежала по лестнице.

– Куда? – спросил стоявший у ее подножья Толя. – На улице дождик.

– Я… – Она осеклась, встретившись с пытливым и, как ей показалось, недовольным Толиным взглядом. – Я люблю гулять под дождем, – сказала она, проходя мимо него с опущенной головой.

От мокрой дорожки пахло весной. У Маши подкосились ноги, когда она увидела приближающегося к дому мужчину. Она остановилась, прижав к груди руки, и закрыла глаза.

– Почта, – послышалось от калитки. – Дочка, забери газету – дождик намочит.

Она открыла глаза. Мужчина уже повернулся к ней спиной и стал удаляться. Он ни капли не был похож на Яна.

– Ты простудишься. – Толя взял ее за руку. – Пошли в дом.

Она вырвала руку и убежала в сад. Ее душили слезы. Она плакала, прислонившись к мокрому стволу яблони.

Минут через десять ее нашел Толя. Заботливо накинул на плечи шуршащий дождевик. Она позволила увести себя в дом.

Вечером они ужинали при свете керосиновой лампы – внезапно пронесшийся ураган оборвал электрические провода. Маша все время вздрагивала. Ей казалось, в окна кто-то стучит, хоть она и знала – это всего лишь мокрые ветки.

Собрав посуду, Нонна ушла к себе на веранду спать. Толя внимательно смотрел на Машу.

– Ты ждешь его. Но ведь он… твой родной брат.

– Я его люблю, – сказала Маша. – Мы много страдали. Мы уже не сможем друг без друга.

– А я? Что делать мне? – В его голосе звенели слезы. – Я тоже много страдал. И я не смогу без тебя. У нас общий сын.

Маша удивленно вскинула глаза. Она не ожидала этих слов.

– Но это невозможно. Я никогда не смогу стать твоей… женой. Ты мне брат, понимаешь? Я очень тебя люблю. Как брата, – добавила она потупившись.

– Но мы… любили друг друга еще когда были детьми. Это… это нельзя забыть. Это навсегда. Я все время жил этими воспоминаниями. Мне казалось, ты тоже… – Он нервно теребил скатерть. Пальцы его дрожали. – Понимаешь, ты не должна упрекать меня за то, что я ушел тогда в монастырь. Ведь если бы я этого не сделал, ты бы разлюбила меня еще быстрей. Потому что ты меня выдумала, а я… я был совсем не такой. Тогда я еще не знал этого, я понял это позже. Да, ты меня выдумала, но мне захотелось стать таким, каким ты меня выдумала. И я стал таким. Таким, каким ты когда-то любила меня.

– Но его я не выдумала. – Маша встала из-за стола. – Прости меня.

Он вскочил, больно схватил ее за руки, привлек к себе. Маша ощутила запах водки.

– Я выпил полстакана. – Толя пытался не дышать ей в лицо. – Но только для того, чтоб преодолеть эту проклятую робость. Я так робею перед тобой. С самой первой встречи. Я еще тогда боялся, что ты во мне разочаруешься.

– Не будем об этом. Пусть прошлое останется прошлым. Мы с тех пор много перечувствовали и пережили.

– Я понимаю – ты имеешь в виду Нонну. Но я… я сделал это из благодарности. Я давно с ней не живу. У меня… у меня уже почти десять лет не было женщины.

Маша с силой высвободила руки. На запястьях остались красные следы, похожие на следы от наручников.

– Мне не нужно было сюда приезжать, – тихо сказала она. – Юстина говорила, это заколдованное место. Здесь пересекаются какие-то космические потоки, и потому все начинаешь ощущать так остро и серьезно. – Она вздохнула и добавила: – Бедная мама.

…Маша не спала всю ночь, прислушиваясь к шуму деревьев и вою ветра. По дому опять кто-то ходил. Но это были не те легкие шаги, которые она слышала в первые ночи, шаги были тяжелые и безнадежные, и Маше казалось, будто они принадлежат приговоренному к смерти узнику.

На рассвете она вышла на балкон. Ветер стих, и река безмятежно млела в первых солнечных лучах. По ней почти бесшумно плыл большой белый пароход. Она проводила его взглядом, пока он не скрылся за излучиной. Она поняла, что плачет, почувствовав, как щекотно щекам.

Она была узницей. И эта темница казалась ей сейчас страшней ленинградской психушки.

…Она не сразу узнала Диму в обрюзгшем мужчине с темными кругами вокруг глаз и солидным брюшком. Она была в саду и, услышав звонок, побежала напрямик, не разбирая дороги.