– Она приедет. Ей нужно прийти в себя. Вы не волнуйтесь: Россия стала совсем другой. Берни считает, у коммунистов скоро окончательно отнимут власть.

– Берни? Ты говоришь про сына Джека Конуэя? – вдруг оживился Джельсомино. – Уж не хочешь ли ты сказать, что простила его после всего того, что он сотворил с нашей Марией?

Сью ответила не сразу.

– Он проявил слабость. Ему так хотелось стать конгрессменом. К тому же он понимал, что сестра его не любила.

– Это верно: она его не любила. Она и нашего Франко по-настоящему не любила, хотя никогда бы не изменила ему первая. Странная она… Мне другой раз так хотелось узнать, что у нее в душе, да только она туда никого не впускала. И правильно делала, скажу я тебе. Если увидишь Марию, передай ей привет от нас с мамой. Это Франко виноват, что жизнь у них не сложилась. Мама тоже так считает.

Они пили густую сладкую «марсалу», изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Важные дела они уже успели обсудить и, похоже, пришли к обоюдному согласию.

Поутру Сью вылетела в Филадельфию, где ее ждал Берни.

На этот раз она по нему соскучилась – они не виделись полтора месяца.

Томми с матерью жили в африканском квартале, который местные жители называли «осиным гнездом». Вероятно потому, что здесь водилось много кусачих ос.

Квартирка была небольшая, но у Томми была своя комната – он оборудовал чердак, который хозяин сдавал ему за десять долларов в месяц. (Чердак никому не был нужен, разве что крысам, которых в «осином гнезде» тоже водилось несметное количество.)

Комната, а вернее коробка, размером десять футов на двенадцать принадлежала только ему. Томми обшил потолок и стены дощечками от ящиков, покрыл темным лаком, провел электричество, повесил над узким, застланным старым пледом матрацем большую карту, на которой маняще синели моря и океаны. Сердце Томми рвалось на простор, однако здравый смысл подсказывал, что полы драить лучше на суше и в тепле. К тому же Томми был довольно ленивым малым, а боцманы всех без исключения судов, как он справедливо подозревал, больше всего не любят лентяев.

Томми почти случайно влез в карман девчонки, его ровесницы, – он оттопыривался от бумажных денег, а Томми очень хотелось пива и сигарет. Он тут же попался, и его на три месяца спровадили в тюрьму для подростков, хотя в кармане у девчонки оказалось всего-навсего семь долларов. Мать его ни разу не проведала, чему он был даже рад, поскольку стыдился ее. Он вышел из «Акапулько» – так прозвали это заведение его обитатели – отъевшийся на казенной картошке и кроличьем мясе и, разумеется, направился к себе домой.

Мать была в стельку пьяная, холодильник пуст и даже отключен. Томми нашел на подоконнике кусок черствой булки и две дольки чеснока. Это был его обед.

Но худшее ждало впереди.

Чердак залило водой и он стал совершенно непригоден для жилья. Когда Томми просунул голову в узкий люк, открывающийся из коридора, на него пахнуло гнилью и крысиным дерьмом. На полу валялись обрывки размокшей карты, матрац покрылся сизой плесенью.

В ту ночь он спал на пляже.

Утром Томми пошел искать работу, но все места были заняты такими же подростками, как и он. Хозяин какой-то пиццерии, сжалившись, дал Томми большой кусок горячей пиццы. Это заменило ему завтрак, обед и ужин. Он снова провел ночь на пляже. Наутро вспомнил, что Зелда Крэмптон, инспектор полиции, несколько раз беседовавшая с ним на темы жизни и морали, дала ему свой телефон и просила сообщить, как идут его дела.

Он инстинктивно не любил полицейских, но в желудке урчало, сосало и покалывало. Томми знал с детства, как обмануть телефон-автомат – этому искусству обучила еще мать. Он набрал номер. Ответил мужчина. У Томми дрогнула рука с трубкой, но он совладал со своим страхом и, пытаясь говорить «взрослым» голосом, попросил позвать мисс Крэмптон. Она мгновенно ответила. Через полчаса Томми уже сидел на переднем сиденье ее видавшей виды «тойоты» и уплетал сандвич с ветчиной, огурцом и этой гадостью под названием «майонез», которую он в конце концов собрал салфеткой и выкинул в окно.

– Поедем ко мне, – предложила Зелда. – Матери нужен помощник в саду. Она чокнулась на своих цветах и баклажанах. Знаешь, что такое лопата и грабли?

– В принципе да, – ответил Томми, ни на секунду не переставая жевать. – Но я ими сроду не пользовался.

– Научишься. Это легче, чем шнырять по карманам. Прости. – Она повернула к нему свое широкоскулое лицо и примиряюще коснулась рукава его ковбойки. – Без обиды, ладно?

Томми кивнул. Собственно говоря, он ничуть не обиделся.

Зелда жила с родителями в небольшом домике на западной окраине Нью-Орлеана. Домик снаружи и внутри был похож на игрушечный – цветные стекляшки, циновки, пестрые коврики, разукрашенные маски по стенам. Миссис и мистер Крэмптон сидели на крытом балкончике, выходившем на мощенный цветной мозаичной плиткой patio,[15] и пили чай из больших керамических пиал. Мистер Крэмптон был пожилым мулатом крепкого телосложения с седой копной курчавых волос. Его жена – совсем еще не старая, хрупкая, небольшого роста женщина с волосами черного цвета, отливающего синевой стали, который присущ индейцам племени билокси. Она встала, когда Зелда с Томми вошли на балкон.

– Мои предки, – представила Зелда, – добрые и очень старомодные. Па ленив, как все мулаты, ма напоминает мне челнок швейной машины старой конструкции. Ма, это Томми. Он будет вскапывать грядки, стричь траву и кусты, ну, и вообще поддерживать в саду порядок. Но для начала принеси ему побольше мяса.

Садик был небольшой, но очень уютный, с фонтанчиком и рыбками, беседкой, похожей на индейский вигвам, несколькими рядами грядок со всевозможной зеленью и овощами. В первый день Томми вкалывал дотемна. Он расхаживал в плавках, с удовольствием ощущая кожей влажное тепло луизианской весны. Поужинав, улегся спать в беседке – так распорядилась миссис Крэмптон, собственноручно постелившая ему постель на кровати с железными спинками, которую он принес из сарайчика и собрал под ее руководством.

За неделю Томми загорел и окреп. Вместе с миссис Крэмптон он радовался тому, что садик его трудами преобразился.

Как-то вечером, когда он снял майку и шорты и уже собирался нырнуть под сетку от москитов, в беседку вошла Зелда. Она была в узкой белой юбке с разрезом и синем жакетике. Томми понял, что Зелда только вернулась с работы.

– Взяли Пола и его дружков, – сообщила она с порога. – Они раскололись с ходу. Признались, что одно время хранили травку на твоем чердаке.

– Но меня три месяца не было дома, – возразил Томми, так и оставшись стоять с поднятой ногой.

– Цыпленок, они клянутся, что это было еще до того, как ты загремел. Этот прыщавый Пол говорит, будто нарочно отодрал на крыше пластинку черепицы, чтоб смыло все следы. Орландо ему верит. У Орландо не голова, а настоящая мексиканская тыква без семечек. Собака унюхала в твоей берлоге остатки былой роскоши.

– Они могли хранить ее там в мое отсутствие, – продолжал отпираться Томми, чувствуя, как от страха покрывается с ног до головы липким потом.

– Ты один, а их пятеро. – Зелда подошла и положила руку ему на плечо. – Придется сделать ноги. Во второй раз в «Акапулько» не отправят. Эти мерзавцы постараются списать на тебя все грешки.

– Но ведь можно доказать… – начал было Томми и замолк, потому что Зелда вдруг положила ему на плечи другую руку и как-то странно посмотрела в глаза.

– Цыпленок, давай ляжем в кроватку и все обсудим.

Он безропотно подчинился.

Он наблюдал, как Зелда сняла юбку, потом жакет, аккуратно повесила их на спинку единственного стула и осталась в узких красных трусиках и туфлях на высоких каблуках. У нее была тонкая талия и высокая упругая грудь, но Томми не мог оценить ее прелестей – его обуял страх.

– Подвинься, – велела она, укладываясь с ним рядом. – Мне просто захотелось живого человеческого тепла. Этот ублюдок Орландо Лопес меня бросил. Знаешь, с кем он спутался?