– Не знаю. – Лиззи вздохнула, невольно вспоминая свои так стремительно развивавшиеся отношения с Джимми. О, с ним она готова была пойти хоть в ад. Может, она сама виновата в том, что случилось, – такая любовь наверняка возмущает магнитные поля, создает завихрения, разряды высокого напряжения. Или же побуждает к действию какие-то враждебные силы. Присутствие их Лиззи последнее время ощущала все острее.

– Я бы хотел влюбиться, – сказал Томми. – Ты будешь знать об этом первой, сестра.

– Не надо. – Ваня, положив руку на горячий ствол АК-16, опустил его к земле. – Она такая красивая. Мне надоела кровь.

– Но мы сами пойдем на корм шакалам, если в ближайшее время не добудем чего-нибудь поесть, – возразил Игорь. – Или свихнемся и перестреляем друг друга. Честно: я боюсь сойти с ума.

– Тебе это не грозит. Мне, наверное, тоже. Ну а она пускай живет.

Птица – это был большой беркут – сделала круг над их головами и взмыла ввысь. Иван снял с плеча автомат и, подняв его высоко над собой, швырнул в пропасть. Игорь с недоумением смотрел на друга.

– Все, – сказал Иван в ответ на его немой вопрос. – Больше ни капли крови. Никогда в жизни. Клянусь.

– В рай собрался. Таких, как мы с тобой, туда не берут. – Игорь криво усмехнулся. – Ну а в аду мы с тобой уже побывали.

– Кидай, – велел Иван. – Я загадал желание.

Игорь нехотя повиновался. Его автомат, ударившись о камни, выпустил короткую очередь. Ее подхватило и усилило эхо.

– Сбудется. А сейчас – пошли. Эта тропа наверняка ведет к границе. Теперь я знаю точно: нас будут охранять добрые духи.

– Тут был человек с Запада, – сказал монах. – Мы думали, он умрет. Мы положили его в храме – здесь днем прохладно и нет мух. Мы оставили ему еду и питье. Мы ушли в долину – нужно было собрать урожай. Мы вернулись через две недели. Его здесь не было. Он оставил письмо. Оно на странном языке. Хотя с нами он говорил по-английски. Вот оно.

Монах протянул Ивану сложенный вчетверо пожелтевший листок с потрепанными краями. Иван развернул его.

Письмо было написано по-русски.

«Нужно отказаться от того, что очень хочешь. Тогда на тебя снизойдет покой. И ты будешь жить вечно. Все движется по кругу. Я был когда-то оленем или змеей. Кем я буду потом? Откажись от любви к ней, и тебе станет хорошо. Кто предлагает мне эту сделку? Кому принадлежат голоса, которые слышатся по ночам в храме? О Будда, неужели ты никогда не испытывал любви к женщине?..»

Буквы были кривые. Чувствовалось, что каждое слово давалось пишущему с трудом. Этот русский, как и они, решил раз и навсегда покончить с войной и пришел к этому храму той же самой тропой, которая привела сюда и их, думал Иван.

– Какой-то чокнутый, – резюмировал Игорь, послушав письмо. – Помешан на женщинах.

– Ты ошибаешься: он любит только одну из них, – возразил Иван, засовывая письмо в карман куртки. – Как его звали? – спросил он у монаха.

– Он написал свое имя на камне. Вот.

Монах указал рукой на скалу позади Ивана. Обернувшись, Иван прочитал: «Анджей Мечислав Ясенский», выцарапанное чем-то острым. И чуть пониже и мельче: «Я тебя люблю».

– Поляк, – заметил Иван. – Моего деда тоже звали Анджеем. – Я никогда его не видел. Но его фамилия Ковальски. – Иван повернулся к монаху. – Давно ушел?

– С тех пор минуло две зимы. Будда принял его и дал ему силы. С ним ничего дурного не случится.

– Будем надеяться. Покажешь, как выйти к морю?

– Надо взобраться на скалу Золотого Будды. Оттуда в ясную погоду видно море.

Они добрались в Гвадар, портовый город в Пакистане, без особых приключений, если не считать растертые в кровь ноги. Монахи снабдили их лохмотьями, которые подобрали в долине: две пары рваных штанов, дырявые майки. В Гвадаре было много беженцев и просто бродяг. Местная полиция давно перестала интересоваться документами – ведь тех, у кого их не оказывалось, приходилось сажать на казенный паек, что было слишком накладно.

Капитан небольшого греческого судна, окинув их хитрым взглядом прирожденного торговца, сказал, что готов подвезти до Адена за сотню долларов с носа. Они предложили себя в качестве рабочей силы, и через полчаса уже таскали в трюм тяжелые ящики.

– Я видел у пирса советское судно, – говорил Игорь Ивану – оба лежали на одеяле, которое бросили на еще не остывший настил палубы. – Я, наверное, не смогу без родины. Ты меня прости, но…

– Родина… Что такое Родина? – задумчиво произнес Иван.

– Я не могу тебе объяснить. Я вспоминаю какие-то запахи, и мне хочется плакать. Я любил себя там. Здесь я себя ненавижу.

– Это пройдет. Там мы не сможем собой распоряжаться. Я больше не хочу так жить. Я понял это уже давно.

– Но ведь мы сами попросились в Афган – нас никто не… – начал было Игорь. Но Иван его перебил:

– Да, мы с тобой попросились сами. Но других послали силой. Этого Анджея Мечислава Ясенского, например. И тех, что лежат с выклеванными глазами. Помнишь поле, где росли колючие оранжевые цветы?

– Но войны на Земле были всегда. И будут, – возразил Игорь. – Иначе людей расплодится слишком много и им станет тесно.

– Это придумали те, кого устраивает существующий миропорядок. Меня он больше не устраивает.

Они молчали какое-то время, каждый думая о своем. Наконец Игорь сказал:

– Проведу парочку лет в тюрьме, зато потом буду дома. Устроюсь на радиозавод. Буду каждый день ходить в кино. Я так скучаю по кино.

– Сломался…

– Нет, ты не понимаешь. По-другому я жить не смогу.

– Спокойной ночи. – Иван повернулся к нему спиной.

Когда он проснулся, рядом с ним было пусто.

– Сбежал, – сказал появившийся невесть откуда грек. – Я так и знал. Евреи не любят тяжелой работы.

– Но он не еврей, – возразил Иван. – И потом, разве это имеет…

– Еврей – он и в Африке еврей, а уж я эту чертову нацию знаю как облупленную, – перебил его грек. – Ладно, марш в камбуз и давай за работу. В три ноль-ноль отдаем концы.

– Инга, я не мог, не мог это сделать, – шептал Иван, мечась по подушке. – Я все помню: я пил анальгин, а не этот чертов алголизин. Я знаю их на вкус – я всегда разжевываю таблетки. Я… я любил тебя. Это сделал кто-то другой, кто тебя ненавидел. Другой, другой…

И все начиналось по новому кругу: он видел Ингу на дне реки, видел тяжелый чугунный якорь и цепь, которой были обмотаны ее ноги. Ее волосы шевелились словно живые.

– С тобой это случилось потому, что я слишком сильно тебя хотел, – бормотал Иван. – Я больше никого не смогу так хотеть… Тот Анджей очень хотел какую-то женщину… Дядя Ян… дядя Ян любил маму. Инга, Инга, я люблю тебя… Прости.

Очнувшись, он обнаружил, что наволочка мокрая от слез.

В небольшой комнате была кровать, на которой он лежал, столик в изголовье, два стула. И на всем – солнечные зайчики, как когда-то в его детской комнате на даче в Пахре.

«Родина», – подумал он и вспомнил Игоря.

С тех пор, как они расстались, прошло почти три года. За это время Иван успел избороздить почти все моря и океаны, побывать во многих портах мира. Он все так же плавал матросом на торговых судах, получая за эту работу вдвое, а то и втрое меньше, чем другие матросы. Он был никем, ибо на своей бывшей родине наверняка числился в пропавших без вести, то есть вычеркнутых из жизни. Второй его родиной стал мировой океан. И Иван не собирался ему изменять. В портах на него заглядывались девушки, зазывали в гости… Девушки были веселые, красивые, и их восхищенное внимание поднимало ему настроение. Дальше поцелуев дело не шло, и приятели над ним подтрунивали. Они называли это «синдромом морского волка». Они не знали прошлого Ивана.

Сам он называл это «синдромом Инги».

Последнее время он стал испытывать чувство вины за то, что с ней случилось.