Силач-гренадер махнул рукой, как бы говоря, что об этом и думать не стоит — по крайней мере, на этот момент, — и Джедеоне повторил свою просьбу насчет номеров на втором этаже.

— Скоро, — пояснил он, — прибудут из Америки на пароходе «Эстелла» супруги Суарес, которые едут, чтобы присутствовать на свадьбе своей дочери Катерины с моим сыном Андреа. Если бы вы были так добры…

— Никак нельзя, — ответил силач-гренадер. — Мы ожидаем приезда наших жен, которые должны вот-вот прибыть после триумфальных гастролей по Америке. Они ездили туда позировать в группе «Веселые купальщицы на прекрасном пляже в Майами резвятся с водяным мячом».

— О! — воскликнул Джедеоне. — Так это те самые знаменитые и милые девушки?

— Уже много лет они успешно справляются с этой важной ролью, благодаря которой столь прославились, — ответил силач-гренадер. — А сейчас, выполнив свою миссию, они возвращаются домой, и тоже на «Эстелле».

— Этого судна, — сказала одна из отдыхающих, которые дожидались ужина, — очень ждут еще и потому, что на нем должен прибыть Ланцилло.

— Знаменитый ловелас? — спросил Джедеоне, помрачнев.

— Именно! — воскликнула, хлопая в ладоши, рыжая девушка с веснушчатым лицом.

Сидевший рядом с нею молодой человек недовольно на нее покосился.

— Ну если уж на то пошло, — холодно сказал он, — «Эстеллу» трепетно ждут все местные горничные, потому что на берег сойдут крепкие ребята из экипажа.

— Точно, — сказал силач-гренадер. — А в котором часу прибывает пароход?

— По-моему, в двадцать тридцать пять, — сказал Джедеоне. — Впрочем, сейчас узнаем. — Он позвал: — Арокле!

Арокле, который как раз входил, охотно провалился бы от стыда, когда услышал, как его зовут по имени. Он принялся равнодушно насвистывать.

— Болван! — крикнул ему силач-гренадер.

— Чего изволите?

— Принеси сегодняшнюю газету, — велел ему Джедеоне.

— Единственное, что есть свежего в этой гостинице, — с горечью заметил силач-гренадер.

Но не успел Джедеоне раскрыть газету, как из его груди вырвался крик.

— Что с вами? — с тревогой стали спрашивать окружающие.

— А то, — сказал Мальпьери, теребя газетный лист, — что этот номер старый.

— Прошу прощения, синьор, — с достоинством произнес Арокле, — он от 27 августа 1930 года, а сегодня и есть 27 августа 1930 года.

Джедеоне снова стал внимательно рассматривать газету, посмотрел на дату, пробежал глазами заметки, потом снова взглянул на дату и пробормотал:

— Ничего не понимаю.

Газета пошла по рукам.

— Интересно, — сказал молодой человек с правой руки гренадера, — новости очень старые, а число сегодняшнее.

Силач-гренадер смотрел то на дату, то на заметки с выражением крайнего недоумения на лице. Наконец он фыркнул и выругался.

— Ты что же это вытворяешь? — набросился он на Арокле, — ты принес нам газету от 27 августа 1930 года до Рождества Христова!

Он швырнул газету в лицо официанту, который пробормотал в страшном замешательстве:

— Прошу прощения, я увидел 27 августа 1930 года и не подумал…

— Разве ты не видел, что после даты стоит «до Рождества Христова»? Вот скотина!

Пока Арокле в полнейшем расстройстве удалялся, силач-гренадер обратился к Джедеоне:

— Сил моих больше нету, совершенно никаких сил в этой гостинице. Прочтите-ка вот это, примера для.

Он вынул из кармана и сунул под нос старику рекламный листок гостиницы. Среди перечня услуг: ванная, зал для написания писем, прекрасная кухня, — стояло слово «труба».

— Вы знаете, что значит это слово? — спросил он.

Джедеоне снял очки, которые водрузил было для чтения, и посмотрел на силача-гренадера.

— Быть может, — пробормотал он, — тут намек на водосточную трубу? Хотя, — продолжал он, немного помолчав, — не понимаю, что привлекательного может быть в том, что гостиница оборудована водосточной трубой. — Он секунду подумал и продолжал: — Если только хозяин, в приступе порядочности, не хотел предупредить постояльцев, что в здании нет водопровода. В таком случае «труба» может означать систему подачи воды, в противоположность водопроводу, который, как известно, размещается внутри здания. И хозяин, может быть, хотел сказать: ладно, водопровода нет, но зато — у всякой медали есть обратная сторона — несмотря на его отсутствие у нас есть водосточная труба.

Силач-гренадер не перебивал и с состраданием глядел на него. В конце он воскликнул:

— Нет-с, милостивый государь! Здесь слово «труба» употреблено в своем обычном смысле. В гостинице нет фортепиано, и хозяин решил положить в салоне для постояльцев трубу — для тех из них, кто хотел бы помузицировать.

— Прекрасная мысль! — воскликнул Джедеоне.

Андреа покраснел.

— Папа, — сказал он, — ты, надеюсь, не собираешься играть на этой трубе?

— Даже более того, — возразил Джедеоне, — я хочу сыграть на ней, как только «Эстелла» войдет в порт.

Силач-гренадер усмехнулся:

— Не получится.

— Это почему? — спросил Джедеоне, начинавший терять терпение.

— Почему? — переспросил тот голосом, в котором клокотало возмущение. — Почему? Поверите ли, если скажу, что за все две недели, которые я живу в этой злосчастной гостинице, мне еще ни разу не удалось сыграть на трубе?

— Ну да, — заметил Джедеоне, — это не простой инструмент.

— Не в этом дело, — возразил силач с нарастающим волнением. — А в том, что этой трубой физически невозможно завладеть — даже на короткое время. Захвачена! Прибрана к рукам! Монополизирована одним постояльцем, старым нахалом по имени Джанни Джанни, который желает играть на ней один и только один, и даже имел наглость утащить ее к себе в номер, потому что, дескать, он не доверяет чужим губам и не хочет подцепить дурной болезни. Представляете? Вы представляете?

Все прислушались. С верхнего этажа гостиницы доносился ужасный рев трубы.

— Но я, — продолжал силач-гренадер, повышая голос, — предъявил ультиматум хозяину. Завтра или труба, или я подаю в суд.

— Это более чем справедливо, — заметил Джедеоне.

Гренадер стукнул кулаком по столику и прибавил:

— Здесь все имеют право играть на трубе, и если другие молчат, как бараны, я не буду молчать. Я заплатил, — громогласно закончил он, — и буду играть на трубе.

Но обвинительная речь несчастного силача оказалась прерванной, поскольку Арокле, разложив по накрытым столам в сквере несколько тарелок, на которые что-то было положено, выдал, как это всегда бывало в часы приема пищи, мрачную шутку:

— Кушать подано.

Тем не менее — хотя почти все постояльцы были люди веселые и понимали шутки, — гости прошли в сквер, ведя любезные беседы, и расселись за столы. Из темного окна Дирекции синьор Афрагола с беспокойством следил за лицами постояльцев; не слыша протестов, он перевел дух и, просунувшись в окошко, выходившее на кухню, сказал:

— Кажется, пронесло. Смелее! Давайте картошку и…

Но тут он подпрыгнул. Послышался голос силача-гренадера, который кричал:

— Арокле!

Арокле, красный как рак, сделал вид, что не слышит проклятого имени.

— Этот бифштекс, — ревел сварливый атлет, — это вчерашнее отварное мясо!

— Могу поклясться жизнью… — начал официант.

— Не клянись! — заорал силач. — Меня одурачили. Потому что если бы вы в своем рекламном проспекте написали, что здесь кормят отвратительными бифштексами, я бы поехал в другое место.

— Но неужели вы думаете, — заметил Арокле, — что мы могли напечатать такое?

Синьор Афрагола, сидя в темной комнате, кусал себе руки, чтобы заглушить рыдания. А силач-гренадер продолжал:

— Это же конина…

— Синьор, — неожиданно вмешался обедавший за соседним столом старик, — нас всех от вас тошнит. Вы прекратите когда-нибудь? Не нравится вам этот пансионат, уезжайте себе, мы только порадуемся!

Силач-гренадер посинел. Он повернулся к Джедеоне и прошептал:

— Это как раз тот, кто присвоил трубу: Джанни Джанни! Не смотрите! Он напрашивается на дуэль со мной…