Как будто умолкает… Все равно:
я обречен! Ударит в мозг свинец,
как камень в грязь блестящую — раз — мысли
разбрызгаются! Если б можно было
жизнь прожитую сочно отрыгнуть,
прожвакать
{22} вновь и проглотить, и снова
воловьим толстым языком вращать,
выдавливать из этой вечной гущи
былую сладость трав хрустящих, пьяных
от утренней росы, и горечь листьев
сиреневых! О, Боже, если б вечно
смертельный ужас чувствовать! И это —
блаженство, Боже! Всякий ужас значит
«я есмь», а выше нет блаженства! Ужас —
но не покой могильный! Стон страданья —
но не молчанье трупа! Вот где мудрость,
и нет другой! Готов я, лязгнув лирой,
ее разбить, мой звучный дар утратить,
стать прокаженным, ослабеть, оглохнуть, —
но только помнить что-нибудь, хоть шорох
ногтей, скребущих язву, — он мне слаще
потусторонних песен! Я боюсь,
смерть близится… тугое сердце тяжко
подскакивает, как мешок в телеге,
гремящей под гору, к обрыву, к бездне
{23}!
Не удержать! Смерть!
