ЭЛЛА: За сценой крики. КЛИЯН: Чу! Гул толпы… Приветственный раскат! Занавес
АКТ IV Гостиная в южной вилле. Стеклянная дверь на террасу, в причудливый сад. Посредине сцены накрытый стол с тремя приборами. Ненастное весеннее утро. Мидия стоит спиной, смотрит в окно. Где-то слуга бьет в гонг. Звуки затихли. Мидия все неподвижна. Входит слева Эдмин с газетами. ЭДМИН: Опять нет солнца… Как вы спали? МИДИЯ: Навзничь, и на боку, и даже в положеньи зародыша… ЭДМИН: МИДИЯ: Да, как видите. В столовой мрачно. ЭДМИН: Вести еще страшнее прежних… Не газеты, а саваны, пропитанные смертью, могильной сыростью… МИДИЯ: Их промочило у почтальона в сумке. Дождь с утра и темен гравий. И поникли пальмы. ЭДМИН: Вот, слушайте: горят окрайны… толпы разграбили музеи… жгут костры на площадях… и пьют, и пляшут… Казни за казнями… И в пьяную столицу вошла чума… МИДИЯ: Как думаете, скоро дождь кончится? Так скучно… ЭДМИН: Между тем, их дикий вождь… вы дочь его знавали… МИДИЯ: Да, кажется… не помню… Что мне гибель, разгромы, кровь, когда я так тоскую, что некуда деваться! Ах, Эдмин, он бриться перестал, в халате ходит, и сумрачен, и резок, и упрям… Мы словно переехали из сказки в пошлейшую действительность. Все больше тускнеет он, сутулится, с тех пор как тут живем, в болоте этом… Пальмы мне, знаете, всегда напоминают прихожие купцов богатых… Бросьте, Эдмин, газеты… глупо… Вы со мною всегда так сдержанны, как будто я блудница или королева… ЭДМИН: Нет же… Я только… Вы не знаете, Мидия, что делаете!.. Господи, о чем же нам говорить? МИДИЯ: Я смех его любила: он больше не смеется… А когда-то казалось мне, что этот вот высокий, веселый, быстрый человек, должно быть, какой-нибудь художник, дивный гений, скрывающий свои виденья ради любви моей ревнивой, — и в незнаньи был для меня счастливый трепет… Ныне я поняла, что он пустой и скучный, что в нем мечта моя не обитает, что он погас, что разлюбил меня… ЭДМИН: Так сетовать не нужно… Кто же может вас разлюбить? Такая вы… ну, полно, ну, улыбнитесь же! Улыбка ваша — движенье ангела… Прошу!.. Сегодня у вас и пальцы неподвижны… тоже не улыбаются… Ну вот!.. МИДИЯ: ЭДМИН: МИДИЯ: Так. Занятно… Я вас таким не видела. Нет, впрочем, однажды я спросила вас, что толку вам сторожить на улице… ЭДМИН: Я помню, я помню только занавеску в вашем мучительном окне! Вы проплывали в чужих объятьях… Я в метели плакал… МИДИЯ: Какой смешной… И весь растрепан… Дайте, приглажу. Вот. Теперь смеются пальцы? Оставьте… ах, оставь… не надо… ЭДМИН: Счастье мое… позволь мне… только губы… только коснуться… как касаются пушка, биенья бабочки… позволь мне… счастье… МИДИЯ: Да нет… постой… мы у окна… садовник… ……………………………………………… МИДИЯ: Мой маленький… не надо так дышать… Стой, покажи глаза. Так, ближе… ближе… Душе бы только нежиться и плавать в их мягкой тьме… Постой… потише… после.. Вот! Гребень покатился… ЭДМИН: МИДИЯ: Ты — маленький… Совсем, совсем… Ты — глупый мальчик… Что, не думал, я так умею целовать? Постой, успеешь ты, ведь мы с тобой уедем в какой-нибудь громадный, шумный город и будем ужинать на крыше… Знаешь, внизу, во тьме, весь город, весь — в огнях; прохлада, ночь… Румяный отблеск рюмки на скатерти… И бешеный скрипач, то скрюченный, то скрипку в вышину взвивающий! Ты увезешь меня? Ты увезешь? Ах… шарканье… пусти же… он… отойди… |
