ГАНУС: Четыре года? Каменные глыбы — не годы! Камни, каторга, тоска — и вот — неописуемое бегство!.. Скажи мне, что — жена моя — Мидия… ТРЕМЕНС: Жива, жива… Да, узнаю я друга — все тот же Ганус, легкий, как огонь, все та же страстность в речи и в движеньях… Так ты бежал? А что же… остальные? ГАНУС: Я вырвался — они еще томятся… Я, знаешь ли, к тебе, как ветер, — сразу, еще не побывал я дома… Значит, ты говоришь, Мидия… ТРЕМЕНС: Слушай, Ганус, мне нужно объяснить тебе… Ведь странно, что главный вождь мятежников… Нет, нет, не прерывай! Ведь это, правда, странно, что смею я на воле быть, когда я знаю, что страдают в черной ссылке мои друзья? Ведь я живу, как прежде; меня молва не именует; я все тот же вождь извилистый и тайный… Но, право же, я сделал все, чтоб с вами гореть в аду: когда вас всех схватили, я, неподкупный, написал донос на Тременса… Прошло два дня; на третий мне был ответ. Какой? А вот послушай: был, помню, вечер ветреный и тусклый. Свет зажигать мне было лень. Смеркалось. Я тут сидел и зыблился в ознобе, как отраженье в проруби. Из школы еще не возвращалась Элла. Вдруг — стучат, и входит человек: лица не видно в потемках, голос — глуховатый, тоже как бы подернут темнотой… Ты, Ганус, не слушаешь!.. ГАНУС: Мой друг, мой добрый друг, ты мне потом расскажешь. Я взволнован, я не слежу. Мне хочется забыть, забыть все это: дым бесед мятежных, ночные подворотни… Посоветуй, что делать мне: идти ль сейчас к Мидии, иль подождать? Ах, не сердись! не надо!.. Ты — продолжай… ТРЕМЕНС: Пойми же, Ганус, должен я объяснить! Есть вещи поважнее земной любви… ГАНУС: …так этот незнакомец… — рассказывай… ТРЕМЕНС: …был очень странен. Тихо он подошел: «Король письмо прочел и за него благодарит», — сказал он, перчатку сняв, и, кажется, улыбка скользнула по туманному лицу. «Да… — продолжал посланец, театрально перчаткою похлопывая, — вы — крамольник умный, а король карает одних глупцов; отсюда вывод, вызов: гуляй, магнит, и собирай, магнит, рассеянные иглы душ мятежных, а соберешь — подчистим, и опять — гуляй, блистай, притягивай…» Ты, Ганус, не слушаешь… ГАНУС: Напротив, друг, напротив… Что было дальше? ТРЕМЕНС: Ничего. Он вышел, спокойно поклонившись… Долго я глядел на дверь. С тех пор бешусь я в страстном бездействии… С тех пор я жду; упорно жду промаха от напряженной власти, чтоб ринуться… Четыре года жду. Мне снятся сны громадные… Послушай, срок близится! Послушай, сталь живая, пристанешь ли опять ко мне?.. ГАНУС: Не знаю… Не думаю… Я, видишь ли… Но, Тременс, ты не сказал мне про мою Мидию! Что делает она?.. ТРЕМЕНС: ГАНУС: Как смеешь, Тременс! Я отвык, признаться, от твоего кощунственного слога, — и я не допущу… В дверях незаметно появилась Элла.
ТРЕМЕНС: …В другое время ты рассмеялся бы… Мой твердый, ясный, свободный мой помощник — нежен стал, как девушка стареющая… ГАНУС: Тременс, прости меня, что шутки я не понял, но ты не знаешь, ты не знаешь… Очень измучился я… Ветер в камышах шептал мне про измену. Я молился. Я подкупал ползучее сомненье воспоминаньем вынужденным, — самым крылатым, самым сокровенным, — цвет свой теряющим при перелете в слово, — и вдруг теперь… ЭЛЛА: (подходя) ТРЕМЕНС: ЭЛЛА: Нет. Я давно уж знаю — ты любишь непонятные словечки, загадки, вот и все… ТРЕМЕНС: (к Ганусу)
ГАНУС: Как, неужели это — Элла? Та девочка, что с книгою всегда плашмя лежала вот на этой шкуре, пока мы тут миры испепеляли?.. |
